Парижская Коммуна спустя 150 лет

В эти дни мы отмечаем 150-летие Парижской Коммуны, которая длилась ровно два месяца и десять дней - с 18 марта по 28 мая 1871 г.

После печально известного поражения Франции в войне с Германией, когда немецкая армия стояла у ворот Парижа, народ Парижа взял власть в свои руки и быстро вне координат существующей государственной власти самоорганизовался. После того, как войска французского правительства разгромили Парижскую Коммуну (и убили многих коммунаров в так называемую Кровавую неделю), власти организовали расследование причин восстания: "В ходе расследования был сделан вывод, что главной причиной восстания было отсутствие веры в Бога, и что эта проблема должна быть немедленно устранена. Было решено, что необходимо моральное возрождение, и ключевой частью этого была депортация 4500 коммунаров в Новую Каледонию. Эти меры преследовали сразу две цели: правительство надеялось, что коммунары будут цивилизовать коренной канакский народ на острове, и что подчинение порядку природы вернет коммунаров на сторону "добра"".

Здесь бросается в глаза противоречие: меры властей подразумевают признание того, что сама Франция коррумпирована, поэтому, чтобы вернуть коммунаров на "сторону добра", они должны быть изолированы среди (нехристианских) дикарей, которые, предположительно, ближе к природе; в то же время, они "цивилизовали бы" диких канаков. Как? Французской коррупцией? Можно только надеяться, что эффект был обратный: ссыльные коммунары испытали солидарность с колонизированными канаками... И разве подобная непоследовательность не преследует многих людей, недовольных нашей коррумпированной цивилизацией, которые ищут аутентичности среди менее развитых народов, но на самом деле приносят им яд, так как их собственное понятие аутентичности проецируется на менее развитых?

С привилегированной точки зрения задним числом легко утверждать, что коммунары сделали практически все возможные ошибки, и что они были обречены на неудачу. Но они знаменуют собой радикально новое начало: Парижская Коммуна была первым в истории рабочим правительством, первым случаем, когда к власти пришли современные рабочие, и этого достаточно, чтобы применить к ней то, что Гегель говорил о Французской революции: "С тех пор как солнце находится на небе и планеты обращаются вокруг него, не было видно, чтобы человек стал на голову, т. е. опирался на свои мысли и строил действительность соответственно им. Анаксагор впервые сказал, что nous управляет миром, но лишь теперь человек признал, что мысль должна управлять духовной действительностью. Таким образом, это был великолепный восход солнца. Все мыслящие существа праздновали эту эпоху. В то время господствовало возвышенное, трогательное чувство, мир был охвачен энтузиазмом, как будто лишь теперь наступило действительное примирение божественного с миром".

Однако контраст между этими двумя событиями сразу бросается в глаза. Французская революция пробудила возвышенные чувства в людях во всей Европе (вспомним знаменитое описание этого эффекта Кантом), в то время как Парижская Коммуна в основном была встречена с ужасом. После поражения Коммуны "просвещенные" писатели от Жорж Санд до Гюстава Флобера специально посещали суд над коммунарами, чтобы понаблюдать над примером вырождения человечества, Ницше лишил Коммуну звания последнего рабского восстания и т.д. Почетным исключением был старик Виктор Гюго, который боролся за амнистию заключенных коммунаров.

Но преемственность между Французской революцией и Коммуной находится на другом уровне. Прием Французской революции среди просвещенной публики был восторженным относительно первой фазы революции, и этот энтузиазм перерос в ужас, когда к власти пришли якобинцы. 1789 - да, 1793 - нет! На уровне политической динамики Коммуна была повторением 1793 года, хотя и не совсем точным. Что-то случилось с Коммуной, чего не произошло в 1793 году.

Хотя Маркс похвалил ее как "наконец-то найденную форму" для преодоления государства и эмансипации пролетариата, т.е. как первый опыт того, как будет выглядеть "диктатура пролетариата", следует отметить, что Коммуна была сюрпризом и для самого Маркса. Мы склонны забывать, что марксисты были меньшинством в коммуне: своим триумфальным толкованием Коммуны в "Гражданской войне во Франции", написанным во время и сразу после Коммуны, Маркс вновь присвоил себе событие, в котором его последователи были маргинализированы анархистским, прудонистским и бакунинским большинством. Кроме того, народной базой Коммуны были не только рабочие, но и ремесленники, мелкие собственники и т.д. Фигурой, которую сами коммунары воспринимали в качестве своего лидера, был Луи Огюст Бланки, французский революционный социалист, который больше заботился о самой революции, чем о будущем обществе, которое станет ее результатом. В отличие от Маркса, Бланки не верил ни в главенствующую роль рабочего класса, ни в народные движения: он считал, что революция должна быть осуществлена небольшой группой, которая установит временную диктатуру силой. Этот период переходной тирании позволил бы реализовать основу нового порядка, после чего власть перешла бы к народу. Короче говоря, Бланки был ленинистом avant la lettre.

17 марта 1871 г. Адольф Тьер, исполняющий обязанности главы французского правительства в растерянном состоянии после поражения в войне против Германии и осознавая угрозу, которую представляет Бланки, арестовал последнего. Через несколько дней после этого вспыхнуло восстание, установившее Парижскую Коммуну, и Бланки был избран президентом Коммуны повстанцев. Коммунары предложили освободить всех своих заключенных, если правительство Тьера освободит Бланки, но их предложение было встречено отказом. Сам Маркс, несмотря на свою критику Бланки, был убежден, что Бланки был лидером, которого Коммуне не хватало. Бланки не был сосредоточен на программе революции; он стремился сформировать организованную группу, которая разгромила бы государство и захватила власть. Неудивительно, что сам Ленин пустился в пляс на снегу во дворе Кремля, когда большевистская власть продлилась на день дольше Коммуны! Но был ли большевистский режим истинным наследником Коммуны? Да, сначала они легитимировали свое правление лозунгом "Вся власть советам!", но потом они быстро именно эти советы и распустили.

Так почему же Маркс был удивлен коммуной? Чему он научился? Перед Коммуной он задумал революцию как комплекс мер, осуществляемых центральной властью: национализация банков, бесплатное всеобщее здравоохранение и образование и др. (они перечислены в конце Манифеста компартии). "Сюрпризом" Коммуны стала местная самоорганизация народа, его попытка создать демократию, которая вырастает снизу, из местных советов, при активном участии народа. Якобинцы, в свою очередь, не сделали этого шага, что в их случае означало бы роспуск Национального конвента - вот почему они потеряли власть простым голосованием в конвенте.

Может ли Коммуна и сегодня быть для нас образцом для подражания? Когда доминирующая форма политического представительства исчерпала свой ресурс, может ли наша политическая активность получить новую жизнь через непосредственное пробуждение народа? Да, но суровый урок истории заключается в том, что трудный момент наступает вторым шагом, когда народный энтузиазм должен быть преобразован в эффективную политическую организацию с четкой программой.

Давайте вспомним "спонтанный", лишенный лидеров и децентрализованный характер протестов "Желтых жилетов" во Франции. Можно утверждать, что именно в этом их сила: они выявили разрыв между обычным опытом и политическим представительством. Вместо явного агента, обращающегося с требованиями к государственной власти и тем самым предлагающего себя в качестве партнера в диалоге, мы получаем полиморфное давление народа, и то, что ставит власть имущих на грань паники - это то, что это давление не может быть локализовано в явном оппоненте, а остается версией того, что Негри назвал множеством. Если такое давление выражается в конкретных требованиях, то эти требования не являются тем, о чем на самом деле идет речь в протесте... Однако в какой-то момент истерические требования должны трансформироваться в политическую программу (иначе они исчезают). Требования протестующих являются выражением более глубокого недовольства самим либерально-демократическим капиталистическим порядком, в котором требования могут быть удовлетворены только через процесс парламентского политического представительства. Иными словами, протесты содержат в себе более глубокий запрос на иную логику экономико-политической организации, и здесь необходим новый лидер, чтобы реализовать этот более глубокий запрос.

Французские "Желтые жилеты" четко сформулировали опыт, который невозможно было перевести или перенести в условия политики институционального представительства, поэтому в тот момент, когда Макрон пригласил их представителей к диалогу и бросил им вызов сформулировать свои просьбы в четкой политической программе, их конкретный опыт испарился. Не случилось ли то же самое с "Подемос" в Испании? В тот момент, когда они согласились играть в партийную политику и вошли в правительство, они стали почти неотличимы от социалистов, став еще одним знаком того, что представительная демократия в полной мере не работает.

Кризис либеральной демократии продолжается десятилетиями. Пандемия Ковид только заставила его выйти за рамки определенного уровня, показав, как сегодня все больше и больше подрываются основные предпосылки функционирования демократии. Доверие, на которое опирается демократия, лучше всего проявилось в знаменитой поговорке Линкольна: "Можно всё время дурачить некоторых, можно некоторое время дурачить всех, но нельзя все время дурачить всех". Давайте придадим этой поговорке более пессимистический оборот: только в редких, исключительных моментах большинство живет в истине, большую часть времени люди живут в неправде, в то время как только меньшинство знает правду. И решение, конечно же, не следует искать в какой-то более "истинной" демократии, которая закрыла бы разрыв между "реальными" людьми и их политическим представительством и была бы более инклюзивной по отношению ко всем меньшинствам. Скорее, придется оставить позади сами рамки либеральной демократии, а это именно то, чего больше всего боятся либералы.

Решение также заключается не в том, что каким-то образом самоорганизованное и мобилизованное гражданское общество ("Подемос", "Желтые жилеты"...) непосредственно берет на себя и заменяет государство. Прямое правление множества - это иллюзия, которая, как правило, должна поддерживаться сильным государственным аппаратом. Нужно набраться смелости и совершить здесь гегелевский переворот: если ни одно политическое представительство не может адекватно передать то, к чему оно относится (истинную волю народа, то, в чем народ действительно нуждается и чего хочет), то эта перманентная неудача указывает на то, что беда кроется именно в этой точке отсчета, а именно в том, в чем народ действительно нуждается и чего он действительно хочет.

Вспомним инаугурационную речь Трампа в 2017 году: "Сегодняшняя церемония имеет особое значение, потому что сегодня мы не просто передаем власть от одной администрации к другой, или от одной партии к другой, но мы передаем власть из Вашингтона, и возвращаем ее вам, народу". Да, страной до сих пор правят элиты, но: "Все это меняется, начиная здесь и сейчас, потому что этот момент - ваш момент - он принадлежит вам. Он принадлежит всем, кто собрался здесь сегодня, и всем, кто смотрит по всей Америке. Это ваш день". Мы должны воспринимать эти слова не как дешевую демагогию, а как указание на то, что неправильно в самой идее прямого народовластия. В бланкистском стиле эти люди действительно пытались захватить власть, вторгшись в Капитолий в январе 2021 года. Конечно, "народ" в данном случае был белым средним классом, привилегии которого оказались под угрозой. Но был и более глубокий кризис представительства, кризис, который также отчетливо проявился во французском кейсе с протестами "Желтых жилетов". Когда их пригласили на диалог с властью, этот диалог полностью провалился, обе стороны просто говорили на разных языках.

Является ли решение здесь чем-то вроде возвращения к коммуне с ее представлениями и практикой прямой демократии? Должны ли мы противостоять толпе "фальшивых" капитолийцев и толпе "аутентичных" "Желтых жилетов"? Может быть, то, что мы наблюдаем сегодня, во времена политики "пост-правды", является концом всей традиции истинной и аутентичной воли народа, которой обычно манипулируют и которую искажают, но началом эпохи адекватного представительства, к которой мы должны стремиться? Путь к победе над трампистским популизмом состоит не в том, чтобы утверждать, что он на самом деле не отражает чаяния народа, что реальное волеизъявление народа должно быть выражено за пределами этого популизма. Сам факт, что волей народа можно так тщательно "манипулировать", сигнализирует о его фантастическом характере. Таким образом, гегелевская критика представительства должна быть обращена в критику того, что должно представлять представительство.

Чтобы понять это, мы должны провести параллель не между Коммуной и сегодняшним днем, а между сегодняшним днем и Французской революцией 1848 года. Вспомним вполне заслуженно популярное описание Марксом политического положения крестьян как класса из его работ о революции 1848 года: "Парцельные крестьяне составляют громадную массу, члены которой живут в одинаковых условиях, не вступая, однако, в разнообразные отношения друг к другу. Их способ производства изолирует их друг от друга… Таким образом, громадная масса французской нации образуется простым сложением одноимённых величин, вроде того как мешок картофелин образует мешок с картофелем…. Они не могут представлять себя, их должны представлять другие. Их представитель должен вместе с тем являться их господином, авторитетом, стоящим над ними, неограниченной правительственной властью, защищающей их от других классов и ниспосылающей им свыше дождь и солнечный свет. Политическое влияние парцельного крестьянства в конечном счёте выражается, стало быть, в том, что исполнительная власть подчиняет себе общество".

И разве не так произошло в Египте, когда протесты Арабской весны с их требованием адекватного политического представительства свергли режим Мубарака и принесли демократию? Но вместе с демократией не пришли ли голосовать к избирательным участкам те, кто не был представлен, и привели к власти "Братьев-мусульман", в то время как участники народных протестов, в основном образованная молодежь из среднего класса со своей программой свобод были маргинализированы? Сегодня проблема представительства вспыхивает и в развитых западных странах. Целые слои населения не представляют себя сами, они даже активно отвергают представительство, поскольку воспринимают саму форму представительства как фальшивую, а когда их мобилизуют, то они встают под знамя популистского лидера.

Возможно, это одно из самых лаконичных определений популизма: движение тех, кто не доверяет политическому представительству. Слова Маркса о движении французских крестьян 1848 года: "их вступление в революционное движение, неуклюже-лукавый, плутовато-наивный, несуразно-возвышенный, расчётливое суеверие, патетический фарс, гениально-нелепый анахронизм, озорная шутка всемирной истории, непонятный иероглиф для цивилизованного ума, — этот символ явно носил печать того класса, который является представителем варварства внутри цивилизации", - идеально подходят для описания штурмовавших Капитолий. Штурмующие "революционеры" были неуклюже-лукавыми (думая, что своей риторикой обманывают всех), наивными (следуя за Трампом как воплощением народной свободы), несуразно-возвышенными (напоминая о великой традиции отцов-основателей, преданной американской администрацией), следовали расчетливому суеверию (на самом деле не веря в теории заговора, к которым апеллировали), демонстрировали патетический фарс (подражая революционному рвению), демонстрировали гениально-нелепый анахронизм (отстаивая старые американские ценности свободы)... Как таковые, они были поистине "непонятным иероглифом": вспышка антипросветительского варварства, которая выявила скрытые антагонизмы внутри цивилизации.

Другое название для этого антипросветительского движения, характерного для нашего времени, "эра постправды". Инцидент, произошедший в правовой системе США в марте 2021 года, подводит нас к сути этого странного явления. Компания Dominion Voting Systems подала иск о диффамации на адвоката Сидни Пауэлл, представителя правого крыла трампистов, в связи с ее утверждениями о том, что компания, производившая электронные машины для голосования, использовавшиеся некоторыми округами на выборах 2020 года, изменила голоса президента Дональда Трампа на голоса за избранного президента Джо Байдена (плюс ее утверждение о том, что эта же компания имела связи с режимом покойного Уго Чавеса в Венесуэле). Необычным шагом стала защита Пауэлл от обвинений: в новом судебном слушании она утверждала, что разумные люди не поверили бы в факт, который содержался в ее утверждениях о фальсификациях на президентских выборах 2020 года: "Действительно, сами истцы характеризуют заявления, о которых идет речь, как "дикие обвинения" и "странные притязания". Их неоднократно называют "по своей природе невероятными" и даже "невозможными". Подобная характеристика якобы клеветнических заявлений еще больше подтверждает позицию ответчиков, согласно которой разумные люди не примут такие заявления как факт, а будут рассматривать их только как утверждения, которые ожидают проверки судом в ходе состязательного процесса".

Логика, лежащая в основе защиты, заключается в том, что заявления ответчика действительно клеветнические (и за них можно привлечь к ответственности), только если к ним могут серьезно отнестись хотя бы некоторые разумные люди. Таким образом, если вызвавшие проблемы заявления характеризуются как "странные" и "неправдоподобные", т.е. если ни один разумный человек не может воспринимать их всерьез, то они не являются клеветой, и за них нельзя преследовать в судебном порядке. Защиту Гитлера можно представить в тех же выражениях: его идея большевистско-еврейского заговора настолько странна и неправдоподобна, что ни один здравомыслящий человек не воспримет ее всерьез... Проблема в том, что из-за этой странной идеи погибли миллионы людей. И нечто похожее (хотя, конечно, не того веса) на то, о чем говорила Пауэлл: такие заявления, как ее, мобилизовали миллионы, поставили США на грань гражданской войны и привели к гибели людей.

Основной вопрос заключается в следующем: когда Пауэлл распространяла свои клеветнические утверждения (и, делая это, она должна была знать, что все разумные люди увидят, что они нелепы и лживы), зачем она тогда это делала? Чтобы манипулировать и соблазнять неразумную толпу путем мобилизации наших иррациональных инстинктов? Здесь все сложнее: да, Пауэлл знала, что у нее нет разумных оснований для ее клеветы, она сознательно распространяла неправду, но это было так, как будто она попала в собственную ловушку и отождествляла себя с тем, что, как она знала, неправда. Она не была манипулятором, освобождающим себя от лжи: она была в том же положении, что и ее "жертвы".

Клевета Пауэлл основана на слухах, но эти слухи возведены в ранг публичного дискурса. Слухи не имеют отношения к фактической истине как к оппозиции неправды, они вместе находятся по ту сторону фактической истины (чтобы сохранить видимость достоинства, мы готовы молчать об истине). Анонимные слухи исключаются из публичного пространства, но они остаются странным образом эффективными, пусть даже и неправдивыми. Обычно говорят так: "Я не знаю, правда ли это на самом деле, но мне сказали (или, скорее, безлично "как говорят"), что Х сделал то и то". Яркий случай распространения слухов под видом их дезавуирования предоставил один из главных российских национальных телеканалов - Первый канал, который в своей главной вечерней новостной программе "Время" запустил сюжет, посвященный теориям коронавирусового заговора. Стиль репортажей был неоднозначным, что создавало у зрителей впечатление, что в них может содержаться ядро правды. Таким образом, сообщение (теневые западные элиты и особенно США каким-то образом в конечном итоге виноваты в пандемии коронавируса) пропагандируется как сомнительный слух: слишком безумно, чтобы быть правдой, но, тем не менее, кто знает... Подвешивание фактической истины не уничтожает ее символическую работоспособность. Случай Пауэлл является симптомом наступления новой эры, когда слухи открыто циркулируют в публичном пространстве и формируют социальную связь. Ее манера фетишистского дезавуирования - инверсия традиционного дезавуирования в отношении публичного достоинства человека ("Я знаю, что у нашего лидера есть частные грехи, но я буду вести себя так, как будто у него их нет ради сохранения его достоинства"): "Хотя я не знаю, правдивы ли эти слухи, я буду распространять их так, как будто они правдивы".

Несколько десятилетий назад я столкнулся с подобной логикой, когда оказался втянут в ожесточенные дебаты с антисемитом, который отстаивал правдивость "Протоколов сионских мудрецов", сфабрикованный примерно в 1900 году русской царской тайной полицией, в котором описывается мнимый тайный еврейский план захвата власти над миром. Я указал на то, что убедительно доказано, что "Протоколы" были сфабрикованы. Уже многочисленные фактические ошибки в тексте дают понять, вне всякого сомнения, что они являются подделкой. Но антисемит настаивал на подлинности "Протоколов", и его ответом на очевидное упреждение в том, что в тексте были ошибки: сами евреи ввели эти ошибки, чтобы казалось, что "Протоколы" - подделка, чтобы неевреи не воспринимали их всерьёз, а те, кто в курсе, могли бы использовать их как руководство, оставаясь вне всяких подозрений.

Но то, что сумасшедший антисемит только воображал, Сидни Пауэлл пытается продать нам как факт. Она отвергает то, что она сказала, так как оно было странным и невероятным, чтобы не восприниматься всерьез, только убедившись, что ее слова продолжают оказывать реальное воздействие. Так функционирует идеология в нашу эпоху постправды. Сегодня, когда мы находимся в процессе постепенного распада общего публичного пространства, мы больше не можем полагаться на доверие к людям, то есть на веру в то, что, если мы только дадим людям шанс разорвать заклятие идеологических манипуляций, они придут к своей настоящей истине.

Именно здесь мы сталкиваемся с роковым ограничением столь почитаемого "безлидерного" характера французских протестов, их хаотичной самоорганизации: недостаточно, чтобы лидер прислушивался к народу и формулировал программу, основанную на том, чего они хотят, на их истинных интересах. Генри Форд был прав, когда заметил, что, когда он предложил серийный автомобиль, он не следовал за тем, что люди хотят. Как он выразился лаконично, если бы его спросили, чего они хотят, люди бы ответили: "Более лучшая и сильная лошадь, чтобы везла нашу телегу!" И то же самое касается и политического лидера, который нужен сегодня. Протестующие во Франции "Желтые жилеты" хотят лучшую (более сильную и дешевую) лошадь - в данном случае, по иронии судьбы, более дешевое топливо для своих автомобилей. Тем не менее, им следует предоставить образ общества, где цена на топливо уже не имеет значения так же, как после появления автомобилей цена на корм для лошадей уже не имеет значения.

Но это, конечно, только одна из черт настоящего лидера. Другая, напротив, состоит в способности принимать жесткие решения, где их нельзя избежать: какую из групп солдат принести в жертву на поле боя, кого из пациентов не спасать, когда не хватает ресурсов и т.д. Или, как говорит старый врач в сериале "Новый Амстердам": "Лидеры делают выбор, который не дает им спать по ночам. Если вы хорошо спите, вы не один из них". Парадоксально, но избыток, который не может быть захвачен механизмами избирательного политического представительства может найти адекватное выражение только в лице лидера или ведущего органа, который способен навязать долгосрочный социально-экономический проект и не ограничен узким периодом между двумя выборами. Звучит ли это как всеобщая милитаризация? Да - грядущий коммунизм будет военным коммунизмом, или его не будет[1].

Именно так мы должны мыслить сегодня уроки Коммуны. Вместо того, чтобы погружаться в ностальгические воспоминания, мы должны сосредоточиться на том, как представить себе сегодня мобилизацию народа в условиях дисперсии рабочего класса по линиям массы конфликтующих интересов. Как было уже в точности ясно Гегелю, лидер (или ведущий коллективный орган) не отражает некое существенное содержание, которое существовало до этого, а именно "истинную волю народа". Истинный лидер буквально создает народ как единого политического агента из запутанной массы несовместимых тенденций. Когда летом 1953 года в Восточном Берлине вспыхнули протесты рабочих, Брехт написал короткую поэму под названием "Решение":

После восстания 17 июня
секретарь Союза Писателей
приказал раздать на Аллее Сталина прокламации
в которых было написано, что народ
потерял доверье правительства,
и мог бы его вернуть
только удвоив свой труд.
А не было бы попроще,
если б правительство
распустило народ
и поискало б другой?

Это стихотворение обычно читается как саркастическое осуждение высокомерия Партии. Но что, если воспринимать ее как реалистическое описание того, что происходит в каждом подлинно радикальном освободительном процессе, в котором руководство буквально воссоздает народ, "выбирая" другой народ как дисциплинированную политическую силу? Мы должны отказаться от мечты или надежды, что в какой-то момент ЛГБТ+, феминизм, антирасизм, защита меньшинств, борьба рабочих, борьба за свободу слова, противники ненавистнической риторики, борцы за свобода интернета и т.д., присоединятся к одному большому Движению, в котором трансфеминистки будут маршировать вместе с женщинами-мусульманками, протестующими против запрета на прикрытие их лиц; в котором студенты, которые чувствуют, что их интеллектуальная свобода ограничена, выйдут протестовать вместе с рабочими, зарплата которых не позволяет им выжить. В этой связи Бадью жаловался, что в Турции, Египте и на "Оккупируй Уолл-стрит" протестующие, в основном, принадлежат к образованным средним классам и не мобилизуют молчаливый рабочий класс. Кстати, по поводу OWS и французских "Жёлтых жилетов" он идёт ещё дальше и утверждает, что рабочий класс в развитом западном мире уже является частью того, что Ленин называл "рабочей аристократией", склонной к расизму, коррумпированной правящим классом и лишённой всякого освободительного потенциала (неудивительно, что многие из них голосовали за Трампа!), так что альянс, который мы должны искать, не включает их в себя. Мечта о знаменитой сцене 1968 года, когда студенты отправились на фабрику "Рено", чтобы встретиться там с рабочими, закончилась; мы должны, скорее, попытаться установить альянс между безработными, недовольными студентами, интеллектуалами и иммигрантами. Что скрывается за этими усилиями, так это отчаянные поиски сегодняшнего воплощения истинного освободительного агента, который заменил бы рабочий класс Маркса. Кандидат Бадью - "кочевые пролетарии".

Вместе с утратой имевшей существенное значение апелляции к народу, пора и отказаться от мифа о невинности Коммуны. Как если бы коммунары были коммунистами до Падения (до "тоталитарного" террора ХХ века), как если бы в коммуне сбылась мечта о прямом сотрудничестве без отчужденных посреднических структур[2], даже если бы люди эффективно питались крысами... Что если, в отличие от навязчивой идеи о том, как преодолеть отчуждение государственных институтов и породить самопрозрачное общество, наша задача сегодня должна состоять в почти противоположном: осуществить "хорошее отчуждение", придумать иной способ пассивности большинства? Формула мобилизации толпы - это политический вариант фрейдистского wo es war soll ich werden: там, где хаотичная толпа – на ее месте должна вырасти партийная организация, или, как выразился Гегель, где кипит хаотичная субстанция народа, хорошо организованный субъект должен навязывать порядок и направление движения. Но сегодня мы должны добавить к этой формуле еще один поворот: перейти от субъекта к субстанции - к другой субстанции, созданной субъектом, к новому общественному порядку, в котором мы сможем жить своей жизнью, доверяя друг другу.

PhilosophicalSalon