Как можно было бы по-настоящему изменить общество и культуру, в которой мы живем?
Реформы и даже революции, трансформируя институты и меняя законы, производственные отношения и объекты, не ставят под вопрос те более глубокие слои, которые формируют наш образ мира и которых необходимо достичь, чтобы изменения были действительно радикальными. Тем не менее, у нас есть ежедневный опыт чего-то, что существует иначе, чем все вещи и институты, которые нас окружают, и что обуславливает и определяет их все - это язык. Мы прежде всего имеем дело с поименованными вещами, однако продолжаем говорить чепуху, причем так, как это часто бывает, ни разу не спрашивая себя, что мы делаем, когда говорим. Таким образом, именно наш первоначальный языковой опыт остается упорно скрытым от нас, и, даже если мы этого не осознаем, именно эта непрозрачная область внутри и снаружи нас определяет наш образ мышления и принципы действий.
Западная философия и наука, столкнувшись с этой проблемой, считали, что могут решить ее, предположив, что то, что мы делаем, когда говорим, — это реализация языка, что способ существования языка — это грамматика, лексикон и набор правил составления имен и слов в речи. Само собой, всем известно, что если бы нам приходилось каждый раз сознательно выбирать слова из словаря и добросовестно составлять их в предложение, мы бы вообще не смогли говорить. Тем не менее, в ходе многовекового процесса разработки и преподавания языковая грамматика проникла в нас и стала мощным инструментом, с помощью которого Запад навязал свои знания и науку всей планете. Один великий лингвист однажды написал, что всякий век имеет грамматику своей философии; в равной степени, а может быть, и более верно обратное: то, что каждое столетие имеет философию своей грамматики, что то, как мы выражаем наш языковой опыт, в языке и в грамматике, неизбежно определяет и структуру нашего мышления. Грамматику преподают в начальной школе не случайно: первое, что должен усвоить ребенок, — это то, что то, что он делает, когда говорит, имеет определенную структуру и что он должен осознавать этот порядок.
Поэтому только в той степени, в которой мы сможем подвергнуть сомнению это фундаментальное представление, станет возможной истинная трансформация нашей культуры. Мы должны попытаться с нуля переосмыслить то, что мы делаем, когда говорим, погрузиться в эту непрозрачную область и задать себе вопросы не о грамматике и словарном запасе, а о том, как мы используем свое тело и голос, в то время как слова, кажется, исходят из нашего тела и слетают с губ почти сами по себе. Тогда мы увидели бы, что в этом опыте на карту поставлено открытие мира и наших отношений с нашими собратьями и что, следовательно, языковой опыт является в этом смысле наиболее радикальным политическим опытом.
Quodlibet, 16 февраля 2024 г.