Я постараюсь поделиться с вами некоторыми мыслями о сопротивлении и гражданской войне
Я не буду напоминать, что право на сопротивление уже существовало в античном мире, где есть традиция восхвалять тираноубийство, как и в Средние века. Фома обобщил позицию схоластической теологии в принципе, согласно которому тиранический режим, в той мере, в какой он подменяет партийный интерес общим благом, не может быть справедливым, iustum. Сопротивление - Фома пишет perturbatio - против этого режима, следовательно, не является мятежом, seditio.
Само собой разумеется, что этот вопрос неизбежно влечет за собой некоторую степень двусмысленности в определении тиранического характера того или иного режима, о чем свидетельствует осторожность Бартоло, который в «Трактате о гвельфах и гибеллинах» различает тирана ex defectu tituli и тирана ex parte exercitii, но затем затрудняется определить iusta causa resistendi.
Эта двусмысленность вновь появляется в дискуссиях 1947 года о включении права на сопротивление в итальянскую конституцию. Доссетти предложил, как вы знаете, включить в текст статью следующего содержания: «Индивидуальное и коллективное сопротивление актам государственной власти, нарушающим основные свободы и права, гарантированные настоящей конституцией, является правом и обязанностью граждан».
Текст, который также поддерживал Альдо Моро, не был включен, и Меуччо Руини, который возглавлял так называемую Комиссию 75, которая должна была подготовить текст конституции, и который несколько лет спустя, будучи президентом Сената, отличился тем, что пытался предотвратить парламентские дебаты по так называемому закону о мошенничестве, предпочел отложить решение до голосования ассамблеи, которое, как он был уверен, будет отрицательным.
Однако нельзя отрицать, что колебания и возражения юристов - в том числе Костантино Мортати - были не лишены аргументов, когда они указывали, что нельзя юридически регулировать отношения между позитивным правом и революцией. Это проблема, которую в отношении фигуры партизана, столь важной для современности, Шмитт определил как проблему «регулирования нерегулярного». Любопытно, что юристы говорили о связи между позитивным правом и «революцией»: казалось бы, уместнее было бы говорить о «гражданской войне». Как, собственно, провести грань между правом на сопротивление и гражданской войной? Разве гражданская война не является неизбежным результатом принимаемого всерьез права на сопротивление?
Гипотеза, которую я намерен предложить вам сегодня, заключается в том, что такой подход к проблеме сопротивления упускает главное, а именно радикальное изменение, касающееся самой природы современного государства - то есть постнаполеоновского государства. Нельзя говорить о сопротивлении, не осмыслив сначала эту трансформацию.
Европейское публичное право - это, по сути, право войны. Современное государство определяется не только в целом через монополию на насилие, но и, более конкретно, через монополию на jus belli. Государство не может отказаться от этого права, даже ценой, как мы видим сегодня, изобретения новых форм войны.
jus belli - это не только право на развязывание и ведение войны, но и право на правовое регулирование ведения войны. Таким образом, проводится различие между состоянием войны и состоянием мира, между врагом общества и преступником, между гражданским населением и сражающейся армией, между солдатом и партизаном.
Теперь мы знаем, что именно эти существенные черты jus belli уже давно исчезли, и моя гипотеза состоит как раз в том, что это подразумевает столь же существенное изменение в природе государства. Уже в ходе Второй Мировой войны различие между гражданским населением и воюющей армией постепенно стиралось. Признаком этого является то, что Женевские конвенции 1949 года признают правовой статус населения, участвующего в войне без принадлежности к регулярной армии, при условии, однако, что командиры могут быть идентифицированы, направлено оружие и имеется какая-либо видимая маркировка.
И снова эти положения представляют для меня интерес не потому, что они ведут к признанию права на сопротивление - которое, как вы видели, очень ограничено: партизан, демонстрирующий оружие, не является партизаном, он бессознательный партизан - а потому, что они подразумевают трансформацию самого государства, как носителя jus belli.
Как мы уже видели и продолжаем видеть, государство, которое со строго юридической точки зрения теперь прочно установило чрезвычайное положение, не отменяет jus belli, но ipso facto теряет возможность различать обычную войну и гражданскую войну. Сейчас мы имеем дело с государством, ведущим своего рода планетарную гражданскую войну, которую оно никак не может признать таковой.
Поэтому сопротивление и гражданская война обозначаются как акты терроризма, и здесь не будет неуместным напомнить, что первое появление терроризма в послевоенный период было делом рук генерала французской армии Рауля Салана, верховного командующего французскими вооруженными силами в Алжире, который в 1961 году создал OAS, что означает: Organisation armée secrète. Подумайте о формуле «тайная армия»: регулярная армия становится иррегулярной, солдата смешивают с террористом.
Мне кажется очевидным, что при таком положении дел нельзя говорить о «праве на сопротивление», возможно, кодифицированном в конституции или вытекающем из нее. По крайней мере, по двум причинам: первая заключается в том, что гражданскую войну невозможно регулировать, как это пытается делать государство, со своей стороны, посредством неопределенной серии указов, которые изменили сверху донизу принцип нерушимости закона. У нас есть государство, которое ведет и пытается кодифицировать персональную форму гражданской войны.
Второй, который для меня является неотъемлемым тезисом, заключается в том, что в нынешних условиях сопротивление не может быть отдельной деятельностью: оно может стать только формой жизни. По-настоящему сопротивление возникнет только тогда, когда все будут знать, как вывести следствия из этого тезиса.
Quodlibet, 2 июня 2022 года