Воспеть несчастье и превратить горестный плачь в слезы радости? Многим подобное может показаться недопустимой эстетизацией несчастья, что мешает понять его причины и искать средства от него
Но Чехов смотрит на это совсем иначе. Главное несчастье — это рабство. И нет никаких причин для рабства, кроме самого рабства. Оно постоянно воспроизводит, как в большом, так и в малом, манеры, аффекты и мысли, которые в свою очередь его же и укрепляют.
Чтобы разорвать порочный круг и воспитать людей, которые будут способны воплотить идеи новой жизни в реальность, мы должны сначала изменить наш образ чувств. Именно эту революцию в аффектах и намеревается осуществить писатель. Для этого он должен рассказать историю несчастья по-другому, смешав ее акценты с акцентами далекого зова. Он должен создать мелодическую последовательность, которая бы шла вразрез шуму рабства, и глубже бы затрагивала струны человеческой души, нежели это бывает в обычном опыте человеческих переживаний.
Именно подобная победа изложена в истории о ночи, слезах и радости, которая кроме того является историей о нарративе – это рассказ Чехова «Студент». Главный герой этого очень короткого рассказа - молодой человек по имени Иван, сын бедного дьякона и студент духовной академии, - возвращается с охоты темным холодным вечером Страстной пятницы. Его гложет чувство, что точно такой же холодный ветер дул во времена Рюрика или Ивана Грозного, и который все еще сегодня обвевает холодом ту же самую нищету, то же невежество и ту же боль. (…) Однако случайная встреча и краткое воспоминание изменят ход его мыслей. По дороге домой он проходит мимо костра, у которого стоят старуха и ее дочь. Разговаривая с ними, он рассказывает историю о другой холодной ночи и другом огне, том самом, у которого грелся апостол Петр во дворе, где он трижды отрекся от Иисуса, прежде чем разрыдался при мысли о предательстве. Вдова, должно быть, уже слышала эту историю как раз накануне, на службе по время чтения Двенадцати Евангелий. И все же она разражается слезами, как будто короткий рассказ студента, подхватывающий слова Евангелия от Матфея, охватывает собой века русской нищеты и рабства, которые тяготили ее плечи, чтобы восстановить старую, более глубокую связь, которая позволяет простой деревенской женщине разделить чувства и плач апостола, жившего почти за две тысячи лет до нее.
Это скорбное общение производит революцию в сознании студента, которая превращается в переполняющую его радость: он чувствует, что все события человеческой истории связаны между собой одной цепью: не цепью рабства, которая всегда воспроизводит свою собственную необходимость, но цепью более существенной связи солидарности, задевая ту чувствительную струну, которая позволяет каждому человеку откликаться на звуки чужих страданий и чужой радости. Каждый, кто сегодня касается одного конца струны, слышит резонанс другого и чувствует себя частью истории, совершенно отличной от истории коллективного рабства. (…)
Если верить Ивану Бунину, то «Студент» был любимым рассказом Чехова. Читатели могут удивиться. Рассказ очень короток (…). И религиозная символика не была сильной стороной Чехова, так как тирания набожного отца навсегда отдалила его от христианства. Однако все-таки есть причины его любви к этому небольшому рассказу. Чтобы понять его, нам нужно сделать крюк и обратиться к другому рассказу о религиозной церемонии, который перекликается с ним и в котором он проявил все свои таланты чародея, «Святою ночью». В нем послушник, который выступает в роли паромщика через реку, ликует, вспоминая чудесные гимны, которые бедный дьякон из монастыря написал «больше для своего утешения», используя самые нежные слова и самые выразительные метафоры, так что «каждая строчечка изукрашена была всячески, чтоб тут и цветы были, и молния, и ветер, и солнце, и все предметы мира видимого».
Не о тайнах веры свидетельствуют нам эти пасхальные ночи, а о силе литературы, силе, которая утешает, позволяя обменивать одни слезы на другие, и которая превращает скромный и часто порицаемый акт утешения в активную силу человеческой традиции, способную преодолеть апатию обреченных на рабство.
Фрагмент из сборника эссе Жака Рансьера, посвященных Антону Чехову «Au loin la liberté» (2024).