Между мной и другим есть только дискурс и смерть
Означающие, как прерванные импульсы (инстинкта смерти) - почему бы не сказать то же самое о патогенах, - это смерть в виде человеческой жизни ("Политика - это смерть, которая живет человеческой жизнью", а-ля Ахилл Мбембе).
Мы всегда были инфицированными неинфицированными, заброшенными симбионтами. По своему происхождению демократия является аутоиммунным заболеванием, хотя и в нигилистических пределах знака и числа.
Прерывая цитирование, любовь – это цитата, но и смерть тоже. Паника и пандемия – цитации, прерванный дискурс и прерванная смерти.
Наше онтологическое достоинство оскорблено. Существует ли биологическое достоинство - или это слишком буквальный образ?
С помощью означающих ищут означаемое, с помощью вирусов – нулевого пациента. Но здесь есть только расходящиеся тропинки а-ля Борхес, оставленные в качестве таковых в виде фетишей доступа. Доступ как (не)доступ.
На самих границах мысли и языка присутствует внутренняя структурная форма противоречия, (за)мыкания. Закрытие границ любой системы мыслимо только как ее парадоксальное (за)мыкание.
Мы все еще говорим о флективной био-онтологии?
А как же фиксизм принципа ограничения размеров - и его дисфиксация в других фиксизмах?
Буквализм против дебуквализации дискурсов.
Бесчеловечный сфинксизм человека, редкутивный буквализм (соматически укоренившийся) инстинкт против сопротивления, "анатомия - это судьба".
Это фиксизм в упущенной встрече с бесконечным Реальным онтологии, сексуальных отношений, травмы, миниатюрных шагов к формализации Реального, страсти по отношению к лишенному вирусов экзомиру.
Предел опыта как предел предела, хиазмы, оксюмороны а-ля Оруэлл или бесконечные кантианские суждения. Болезнь - это здоровье. Паника - это лучший порядок. Вирус - лучший дезинфектор.
Бесконечное животное находится в бесконечной вселенной без космологической константы, в мире не-всех или, что еще хуже, в анти-мире без анти-философов. И что еще хуже, это не-мир с не-децизионной не-онтологией. Экзо-не-онтологии Реального, экзоматематического рая Гильберта он же Ларуэль.
Животные трансформируются в лингвистические флексии, в темпоральные рефлексии – не это ли наша онтологическая прививка? Прерывистые животные прерывистой псевдоэпохальности. И не-прерывное космическое вымирание как поул-позиция, апостериори априори, по отношению к которому терминатороподобный дизайн опространствливания и различия исчезает.
Наслаждайтесь онтологическим гурмэ, плато, палимпсестом, вместе с будто бы процитированными нецитируемыми авторами, с нечеловеческими означающими и звездными внутренностями астрального кишечника (древние знали об этом, как и Байрон в десятой песне Дон Жуана), ужасом внутренностей живота, другим сенсориумом, желудочным соком, протекающим как Стикс через черную печень.
(Не)доступ к презентируемому настоящему с его непрезентабельным, гельдерлиновским das Unmittelbare, недоступен одновременно как простым людям, так и богам, высказанным аутоиммунным поэтом как прерванная цитата Гераклита так, чтобы ее пришили Пиндару.
Шанс спастись так же непрезентабелен и неуместен, как и вирус произвола.
Суверен решает не только об исключении, но и о том, что является нормальным. Рукотворный суверенитет. Схлопывание бесконечных кантовских суждений, например, эмерджентное/исключительное - это истинная нормальность. Био-онтологии рукотворных лабораторных вирусов, самореплицирующихся генов и клеточных автоматов. А также природных вирусов, имитирующих "антропологию конкурентоспособности".
Косвенная вина неолиберальной биополитики перестала быть актуальной. В пандемии мы оказываемся заброшенными в отсутствие причин, в отсутствие когнитивного картирования на замену классовой войны - и то, и другое не актуально.
Катастрофизмы - это буквализмы.
Гея-симбионт, по-видимому, до сих пор не знает, что она может сделать, как спинозистское тело в антидоте тела без органов смерти.
Если философы и патогены заперты внутри корреляции, то не является ли двусмысленный фиксизм "Великого Запредельного" еще одним сожителем вируса?
Лучше задать вопрос: есть ли что-нибудь похожее на свидетельство абсолютного визита, нетранзитивности как патогена корреляционизма?
Биомедицина производит антитела, которые представляют собой слияние стратегий по притворству притворяться, которые притворяются, что притворяются вирусами, так что они отсрочивают и откладывают Реальность вируса, поскольку вымирание вируса невозможно, как смерть смерти.
Мы все еще испрашиваем оракул дельфийского галлюциногена, и это касается не анальной ловушки, а старого спазма Лавкрафта.
Сознание геометрично, гортанные внутренности являются частью астрономических чисел.
Переваривание и знание находятся в различных математических сферах.
Что для этих сотен триллионов клеток человеческого тела является их буквальным достоинством?
Примитивный инстинктивный неврологический субстрат разума против уникальной человеческой и символически структурированной природы бессознательного. Изначальный, биологически основанный инстинкт смерти против нарциссического желания занять позицию фаллоса, основать символический или культурный порядок (Дональд Л. Карвет).
Поднимется ли биополитика на уровень собственного артефакта?
Не напоминает ли иммунизация через контролируемое заражение апроприацию культурных символических форм посредством эдипализации?
Эту эдипальную логику невозможно очистить.
Пророческая теология недоступного наслаждения заключается в частичном прерывании прибавочного наслаждения.
Опять же, непосредственное недоступно как для богов, так и для людей. Вероятно, сегодня это будет связано с нераздельным мифом о данном. Или с девственным шансом по ту сторону броска костей с их проституированными цифрами.
Но на самом деле был произнесен паралогизм. Запрет ссылаться на самоустанавливающуюся тотальность был подвержен трансгрессии, и первым, кто это сделал, был Парменид - отец, в то время как он притворялся, что притворяется, что приносит онтологию (Павел Ливингстон).
Система Церкви подобна системе онтологии.
Все религии основаны на галлюцинаторном значении "непокрытого" (l'indemne), чистого и нетронутого, сакрального и святого, и соответственно то же самое относится и к онтологиям в отношении срыва доступа к самоустанавливающимся тотальностям.
Но даже не только к онтологиям, а еще хуже – к до-онтологическим прихожим вроде хоры, после непредикативной схемы ни/ни – что еще это такое, как не гарантия иммунитета?
То же самое верно и для бессознательного, поскольку оно помещено в до-онтологическое, как нереализованное ни/ни – такова борьба за поул-позицию.
Почему бы не поставить здесь, т.е. не-здесь, также патогенное, ни чувственное ни рациональное, ни живое ни мертвое, ни бытийствующее ни небытийствующее, и даже не становящееся "нечто, что никакая диалектическая, партиципаторная схема или аналогия не позволила бы переосмыслить вместе с какой бы то ни было философией...". (Деррида, "Хора").
Ангелы как дезактивированные вирусы, идиоматическое письмо как сияющая слава. Не-негативный шанс, принцип руины в самой вещи, не-назначенная метафизическая топика патогена как воплощение восставшего из мертвых объекта в клинической демонологии и т.п.
Бог - безымянный, так же как и непрезентабельное настоящее безымянно, das Unmittelbare.
Бесстрастие (gelâzenheit) Мейстера Экхарта - еще один фетиш неограниченного объема, абсолютного иммунитета и абсолютного карантина, релаксации под влиянием бога-аттрактора.
Спинозистский аттрактор под вибрациями морфизмов. Архе-след аттрактора под дифференциальными вибрациями.
Нигилизм знаков закован в наручники, нигилизм временных интервалов скомпрометирован, как и шкаф бесконечной библиотеки Борхеса антропоморфно зафиксирован, опространствлен.
Даже Лакана обвиняют в буквализации дыры, которая порождает нехватку, эта буквальная дыра всегда уже семиотизирована - и разве это не относится и к Пустоте, и к страху перед Пустотой непредставленных сингулярностей непрезентабельной биополитической Империи?
В блуждающей и безмерной неясности, которой окутана имперская биовласть, эта дрейфующая неясность имперского Dasein - как выясняется, это символически угрожающее присутствие оказывается клинически одобрено.
"Ничего общего, ничего иммунного, безопасного и здравого, возвышенного и святого, ничего неповреждённого в самом автономном живом присутствии без риска аутоиммунитета" (Деррида, "Религиозные акты").
"Только Богу на самом деле принадлежит бездеятельность (anapausis)", - пишет Филон он же Агамбен, - "шабат, что означает бездеятельность, принадлежит Богу" и, в то же время, является объектом эсхатологических ожиданий ("они не войдут в мою бездеятельность" [eis ten anapausin emou]).
И все же, как это жалко, anapausis божественной передышки, а для нас - карантин псевдо-шабата.
Математика уклоняется от ограничительных парадоксов, изобретая новую математику, и то же самое верно и для онтологий - разве это не вирусное поведение? Никто не может заменить меня в рвоте собственными кишками. Как и в онтологическом неврозе как сверхреакции (Ник Ланд).