«Он управлял движеньем мысли и только потому — страной». Эта фраза, приведённая президентом Курчатовского института Михаилом Ковальчуком на давешнем заседании Совета при Президенте по науке и образованию, стала лейтмотивом в освещении этого события
Говоря точнее, всеобщее внимание и внимание прессы привлекла спонтанная отповедь на неё Владимира Путина. «Важно только, чтобы эта мысль привела к нужному результату, а не как у Владимира Ильича, — отметил президент. — В конечном итоге эта мысль привела к развалу Советского Союза. Заложили атомную бомбу под здание, которое называется Россией, она и рванула потом».
Абсолютно прав президент! Нет, насчёт идеи о Союзе Советских Республик как прообразе всемирного союза после победы мировой пролетарской революции мнения могут быть — и есть — разные. Не нам, нынешним, судить Ленина в той его и страны ситуации. Хотя, конечно, вождь мирового пролетариата явно ошибался в национальном вопросе. Но речь действительно не о том.
Речь о том, что мысль действительно должна приводить к нужному результату. И этот результат должен быть сперва определён, просчитан и спрогнозирован. И тогда уж очередь мысли, которая, став (после нацеленности на результат) идеей, обратится в материальную силу. Если овладеет массами.
Судя по ходу заседания президентского Совета по науке, ни идеи, ни мысли о надлежащем пути развития российской науки пока так и нет. И причина этого понятна: не сформулировано нужного результата.
Надо отметить, что президент Путин в общем виде сказал, чего должна добиваться отечественная наука. «Наличие собственных передовых технологий — это ключевой фактор суверенитета и безопасности государства, конкурентоспособности отечественных компаний, важное условие роста экономики и повышения качества жизни наших граждан», — заявил он.
Цель? Конечно! Но проблема в том, что собственные передовые технологии — это не столько научная, сколько инженерная задача. К примеру, квантовый компьютер — ключевой элемент следующего технологического уклада, крайне важный, раз уж мы проспали, точнее, «прореформировали» нынешний, электронный уклад — с научной точки зрения вполне понятен. Ну, в основном. Но его конкретная разработка — вопрос уже не учёных или не столько учёных, сколько технологов и инженеров. Разумеется, разрабатывать его дальше они без помощи первых тоже не смогут — возникнет немало прикладных научных задач. Но — именно прикладных.
А прикладная наука у нас была разгромлена и разворована ещё в 90-х годах…
Нынешняя наука в России пребывает в, если так можно выразиться, межеумочном состоянии. В прошлом году было принято решение о разработке стратегии научно-технологического развития страны на долгосрочный период. К осени эта стратегия должна быть готова. В чём её задача — тот самый «нужный результат», — пока не ясно. Если судить по время от времени выдаваемых в прессе мыслей, искомый результат будет сформулирован в самых общих выражениях. Типа реагировать на глобальные вызовы, отвечать на запросы общества и экономики, находить новые технологии, выдавать опережающие разработки и так далее. О том, как конкретно этого добиться, размышлять предстоит ещё немало. Одним из шагов на этом пути и стало нынешнее заседание президентского Совета по науке.
Если судить по тем речам, что на нём прозвучали, то вывод будет однозначен: верно! Всё верно! Много верных слов! О том, что за последние годы создан серьёзный задел для выполнения масштабных научных проектов, укрепляется инфраструктура науки, её кадровый потенциал. Что в научных изысканиях всё более активно участвуют наши ведущие вузы, что проведена серьёзная работа по созданию отечественных исследовательских центров мирового уровня в сфере атомной энергетики, авиации и космонавтики, что образованы федеральные научные центры, которые наделены соответствующими полномочиями и нацелены на проведение масштабных междисциплинарных исследований в области генетики, биотехнологий, в области химии.
Эти слова из выступления Владимира Путина и в самом деле подводят промежуточный итог тех усилий, что были брошены за последнее десятилетие на развитие науки. Но президент отметил и обозначил уже сформировавшуюся тенденцию: «сегодня в России более 150 сильных государственных научных институтов, центров, вузов, которые вносят заметный вклад в мировую и отечественную науку», но! — «вместе с тем полторы сотни, 150 — это лишь 10 процентов всех государственных образовательных и научных организаций».
Отсюда был сделан логичный вывод: «Ресурсы, которые выделяются на науку, должны получать сильные исследовательские коллективы, способные создавать прорывные технологии по наиболее важным для страны направлениям, конкурировать с ведущими мировыми центрами. Именно в такой логике надо выстроить финансирование работ по приоритетам научно-технологического развития страны».
Всё остальное обсуждение вилось, по сути, вокруг этой мысли. Это и понятно: что бы ни обсуждалось в человеческом обществе, кроме секса, — всё вьётся вокруг ресурсов. Впрочем, и секс, в общем, — тоже…
И вот тут и обозначилась главная сегодняшняя проблема в научной сфере России. У нас есть научные и образовательные организации, которые способны выполнять сложные исследования практически по всей номенклатуре современных исследовательских задач. У нас есть свои уникальные технологии. А если заглянуть за горизонт того, что доступно широкой публике, то за той гранью куётся немало такого, от чего в оторопь придёт самый высокотехнологичный вероятный противник. Как, к примеру, недавно рассекретилась информация, от которой должны были проредить свои шевелюры немало американских учёных: когда вместо того, чтобы на каждую бомбу-ракету ставить дорогущий прибор для высокоточного прицеливания, наши конструкторы установили универсальный прицельный комплекс на самолёты. После чего в «форточки» к террористам стали залетать самые обычные бомбы, хранившиеся на складах чуть ли не со времён Великой Отечественной войны…
Всё это есть. Умами и талантами не оскудела земля русская. Что и констатировали участники заседания у президента. Беда в другом. Она в том, что при увеличении за последнее десятилетие финансирования научной сферы почти в четыре раза, никто не поставил перед наукой внятной задачи.
Да, как ни странно это звучит, перед отечественной наукой внятной задачи не стоит! О новых технологиях речи нет: по самому определению это задачи для технологов (в широком смысле), а не для учёных. О внедрении научных достижений в промышленность, в экономику вообще — речи не может быть тоже: это опять же задача не учёных! Можно, конечно, по примеру китайской Академии наук завести ряд собственных высокотехнологичных фирм и выпускать, скажем, телефоны и компьютеры, но это задача не научная, а предпринимательская. Великолепно, конечно, когда, скажем, Кабардино-Балкарский университет в Нальчике сам разрабатывает технологии и сам же внедряет их через свои бизнес-заповедники, на чём и зарабатывает. Но ключевое слово здесь — именно «бизнес». Убери его из университета в некую внешнюю общую структуру — ну, к примеру, назовём это именем безвременно усопшей прикладной науки, — от именно научного потенциала университета не убудет.
Уберём бизнес из науки — таким соображением в своё время объяснялась необходимость реформы РАН. Дескать, вынесем хозяйственные задачи за скобки академии, пусть занимается чистой наукой! Вынесли. Так что там, что надо-то от чистой отныне науки?
Нет ответа. Вернее, его обозначил в своём выступлении на Совете президент РАН Владимир Фортов: как только закончился мораторий на переделку академического хозяйственного комплекса, «сразу же выстроилась толпа охотников до чужого имущества и чужих научных результатов. Не скрою, мы с ФАНО с трудом сдерживаем этот натиск…».
Информированных людей, конечно, радует сама фраза «мы с ФАНО», но в принципе-то ситуация аховая: от науки владетельным элитам России нужно только и именно имущество. Словно дотянулись до РАН 90-е годы…
Вот и остаётся только одна, не раз уже оправдавшаяся надежда. На военных, которые за науку горой из понятно каких соображений, да на атомщиков, у которых наука сама производственной силой и является. Если бы не они, то, пожалуй, жили бы мы сегодня в Сьерра-Леоне. В научном смысле.
Но уберём из нашего уравнения военных и атомщиков — что опять же останется из задач перед наукой, за выполнение или невыполнение которых она могла бы ответить? Публикации? Рейтинги? За последние годы это стало кошмаром российских академических и учебных институтов.
Публикации — да, любой учёный считает их визитной карточкой своей и своих коллег. Но котироваться отчего-то стали публикации в американских, в основном, научных журналах. А собственно, почему? А собственно, почему мы ушил от реальности 1960-х годов, когда весь научный мир планеты Земля учил русский язык, чтобы прочесть новые статьи в «Вестниках» Академии наук СССР? А почему публикации в отечественных журналах не считаются рейтинговыми, да и самих-то журналов всё равно что не стало?
Рейтинги вузов. Славное дело! Вот только по каким критериям они строятся? Не секрет! В том числе и какова площадь студенческой комнаты в общежитии, наличие биде и свобода отправления противоестественных сексуальных надобностей. Утрирую. Но — чуть-чуть. Как может, например, МГУ, имеющий свой не самый слабый суперкомпьютер и запускающий в космос собственные спутники быть на нижесотых позициях в мировых рейтингах, без подобных предположений объяснить невозможно.
Нужны собственные рейтинги и журналы, как о том говорилось на Совете? Безусловно! Но это — тоже не задачи для науки. Это — наукометрия, а не целеполагание.
Так каковы цели, стоящие перед наукой? Где та главная мысль, которая должна привести к нужному результату?
На самом деле всё просто. Цель науки — научный поиск. Сам по себе. Ибо никто сегодня не знает, чем обернётся самое бесполезное, на первый взгляд, открытие. Эйнштейн написал формулу из трёх символов, не имевшую, казалось, прикладного значения. Но потом Хиросима и Нагасаки на себе испытали это самое прикладное значение…
Да, но времена Сталина, бросавшего громадные суммы в науку, несмотря ни на войну, ни на послевоенную нужду, миновали. Сегодня деньги считать умеют, да и социальная цена их высока куда более, чем в те времена. Да и, собственно, легенда про такого Сталина — не более чем легенда. Деньги тогда считать умели как бы не лучше, чем сегодня. Но тем не менее проблема остаётся, и её чётко сформулировал президент: мы не можем позволить себе разбрасываться средствами, тем более для тех научных организаций, где видимого результата нет и не предвидится. Значит, мы опять упираемся всё в то же ключевое понятие: результат.
А для получения результата должна быть цель. Чтобы понять: положительного результата мы добились или нет.
Кто поставит реальную цель науке?
При всём уважении к Совету при президенте по науке и образованию — не он. Это совещательный, почти консультативный орган. «Почти» — потому что решения его имеют обязательный характер. Но кто будет проводить эти решения в жизнь? Министерство науки и образования? Нет, конечно. Потому что оно находится в больших контрах с наукой, а по образованию в современном российском обществе принято молчать. Как по мёртвому.
Академия наук тоже не годится. Она стала консультативной структурой. Обществом «бессмертных». Федеральное агентство научных организаций не подходит аналогично. Во-первых, это покамест именно хозяйственный орган. Во-вторых, его научно-координационный совет не в состоянии сформулировать собственные задачи без вмешательства управленческого персонала. В-третьих, даже его пресс-служба не исполняет указаний руководства агентства.
А отдела ЦК по науке уже давно нет.
Как и ГКНТ. Государственного комитета по науке и технике.
Вот в этом, собственно, и дело. Если Совет при президенте в какой-то мере замещает отдел науки ЦК КПСС, то госкомитет, который формулировал государственное задание учёным и давал на его исполнение деньги, отсутствует напрочь. Минобразнауки заменить его не может, потому что смотри выше, а во-вторых потому, что является чисто чиновной, распределительной структурой.
Нет приводного ремня от государства к науке! В этом — ключ всех нынешних проблем! Академия наук честно несла это бремя почти двадцать лет после тихого саморасползания ГКНТ. Она стала сама формулировать задачи для науки — типа федеральных программ научных исследований, — сама же и контролировала их исполнение. Государство в лице Миннауки поглядывало на это хмуро, деньгами академию — и в её лице три четверти тогдашней российской науки — не баловало, а в конечном итоге сформулировало мысль, что академия наук выродилась, и быть её не должно. Потом президент конфликт между наукой и её министерством утишил, но реформы были, тем не менее, запущены. И, вероятно, правильно: не дело исполнителю ставить самому себе задачи.
Нужен внешний «задачеставец». Какой? Сформулируем. От имени государства, которое формирует свои интересы в науке. Раз. От имени бизнеса, которому тоже нужны научные фишки для увеличения конкурентоспособности. Два. От имени казны, которая по определению хранит себя, но всё же отдаёт часть себя для объективно понятных нужд. И под давлением государства, само собой.
Таким образом, это государственный орган. Федеральный? Конечно, ибо наука местничества не терпит. Контрольный? Да, ибо заказчик должен контролировать исполнение. Принимающий? Да. Потому что он становится собственником добытого за его деньги интеллектуального продукта. Экспертный? Конечно! Ибо серьёзные специалисты должны и могут оценивать возможности и потенциал как государственного задания, так и его исполнителей. Управляющий? Нет, потому что незачем и нечем ему управлять, кроме конечного результата.
Что имеем в итоге? Государственный заказ науке. И государственный контроль его исполнения. Значит, Федеральный государственный комитет заказа науке и технике и государственной приёмки результатов. По сути. А для краткости — ГКНТ.
Четыре скупых буквы вместо множества верных слов о науке.