В спорной статье 1986 года «Литература третьего мира в эпоху многонационального капитализма» покойный литературовед Фредерик Джеймисон утверждал, что, хотя литература индустриального Запада в значительной степени отошла от своего политического призвания, этого нельзя сказать о великих писателях развивающихся стран
«Литература третьего мира, — писал Джеймсон, — даже та, которая кажется частной и наделена собственно либидинальной динамикой, обязательно проецирует политическое измерение в форме национальной аллегории: история судьбы частного человека всегда является аллегорией противоречий публичной культуры и общества третьего мира».
Как бы ни был неоправдан столь спорный тезис Джеймисона, тем не менее он подводит итог творчеству перуанского лауреата Нобелевской премии Марио Варгаса Льосы, который скончался в 13 апреля в Лиме. Он был страстным эстетом и философом-индивидуалистом, чье творчество включает несколько произведений эротического содержания, но он сам никогда не рассматривал подобные сюжеты противоречащими фундаментально политическому призванию романиста.
Варгас Льоса был самым космополитичным писателем, кого породил XX век — большую часть своей жизни он прожил между Парижем, Лондоном, Мадридом и Барселоной, и к моменту своей смерти имел наследственный титул, пожалованный королем Испании, и место во Французской академии — но большая часть его творчества вращалась вокруг политической судьбы его обедневшей, постоянно охваченной кризисом родной страны Перу. В первых строках «Разговора в соборе» (1969), одного из калейдоскопических модернистских эпосов, которые создали ему репутацию, главный герой Варгаса Льосы задает себе вопрос, который также лежал в основе многих работ автора: «¿En qué momento se había jodido el Perú?» («В какой момент Перу облажалось?»)
Примечательно использование возвратного глагола. Модным ответом на такой вопрос во времена юности Варгаса Льосы (как и сейчас) было то, что Перу, как и остальную Латинскую Америку, «облажали» другие: сначала разграбили испанские конкистадоры, затем эксплуатировали европейские и североамериканские капиталисты. В начале своей карьеры Варгас Льоса был левым радикалом, и он написал «Разговор» в период, когда ему регулярно передавал привет из Гаваны лично Фидель Кастро. Однако из моральной неоднозначности и чувства трагического, которые отличают этот и другие романы, становится ясно, что он никогда не находил простые ответы удовлетворительными. Конечно, он никогда не закрывал глаза на темные станицы истории своей страны. Например, «Зеленый дом» (1966), роман, который он написал до «Разговора», описывает похищение детей коренных народов христианскими миссионерами и жестокую эксплуатацию во время добычи каучука в Амазонии. Но он отказался изображать Перу и перуанцев как не более чем жертв иностранной эксплуатации или как кого-то иных, нежели хозяев своей собственной судьбы.
Учитывая это глубоко укорененное чувство, его разрыв с латиноамериканскими левыми, вероятно, был предопределен. Его предвестником стало то, что мы сейчас бы назвали «отменой» кубинского поэта Эберто Падильи, которого в 1971 году официальный национальный союз писателей обвинил в «возвеличивании индивидуализма в противовес… коллективным требованиям» и которого Кастро немедленно посадил в тюрьму. Подобное заставило Варгаса Льосу подготовить открытое письмо протеста против обращения с Падильей. После этого он рассорился со многими своими коллегами-писателями и интеллектуалами, в частности со своим бывшим близким другом (и будущим лауреатом Нобелевской премии) Габриэлем Гарсиа Маркесом. Если сначала бунт Варгаса Льосы против удушающих нравов перуанской высшей буржуазии побудил его принять марксизм и Кубинскую революцию, то позднее его аллергия на групповую солидарность латиноамериканской интеллигенции заставила его плыть в сторону другого созвездия – состоящего уже из Поппера, Хайека и Тэтчер. Хотя политические тексты, появившиеся в результате этого обращения, часто сводились к парафразу «классически-либеральных» панацей, этого нельзя сказать о романах, которые ознаменовали его неолиберальный поворот: «Война конца света» (1981) и «История Майты» (1984) входят в число его величайших заслуг и в число лучших политических произведений прошлого века.
Оба романа посвящены неудавшимся революциям: первый — реальным историческим событиям войны Канудус в Бразилии конца XIX века, где мессианская секта крестьян восстала против недавно провозглашенной республики; вторая — вымышленная версия неудавшейся коммунистической революции в Перу 1950-х годов. Обе истории раскрывают глубокий разрыв между элитами и массами в Латинской Америке. В «Войне конца света» прогрессивные реформаторы Бразилии потрясены, обнаружив, что многие из сельских бедняков, которых они надеются вытащить из отсталости, считают свою светскую республику кощунственной мерзостью и предпочитают восстановление монархии; в «Майте» несчастный городской интеллектуал возглавляет обреченное восстание андских крестьян - трагикомическое предзнаменование ужасов войны Сендеро Луминосо («Сияющего пути»), которая расколола Перу на части, когда Варгас Льоса писал роман.
Писатель столкнулся с подобным же расколом в своей реальной биографии, когда баллотировался на пост президента Перу в 1990 году. Его высоколобая неолиберальная реформистская платформа, основанная на его личных наблюдениях за Англией Тэтчер и чтении Хайека и Фридмана, не смогла одержать верх над хитроумной популистской риторикой независимого кандидата Альберто Фухимори. По иронии судьбы, после своей победы Фухимори начал реализацию большей части предложенной его соперником экономической программы шоковой терапии и приватизации, одновременно став диктатором и породив тем самым ошеломляющий уровень коррупции и насилия. Тем не менее, десятилетия спустя и по сей день Фухимори сохраняет достаточный объем массовой поддержки, так что его дочь Кейко станет станет претендентом на следующих президентских выборах в Перу.
Варгас Льоса был очарован соблазном трансгрессии и безумными излишествами человеческого желания и воображения; Сад и Батай были среди его любимых философов. В своей научной работе, посвященной творчеству его заклятого друга Гарсиа Маркеса, он определил богоубийство в качестве задачи большого романа - поскольку демиургическое производство писателем тотальной реальности было равносильно свержению Бога. Таким образом, романист был близнецом революционера, а также диктатора, который стремился навязать народу тотальный контроль (отсюда берется ощущение родства Гарсиа Маркеса с Кастро). Однако для Варгаса Льосы литература предлагала пространство для своего рода радикального эксперимента, который привел бы к катастрофе, если бы был преобразован в политическую программу — способ следовать, как он назвал в своей книге о Викторе Гюго, «искушению невозможного», но с меньшим сопутствующим ущербом.
Однако в последние годы жизни Варгас Льоса выражал все больший энтузиазм по поводу харизматичной популистской политики, которую он долгое время рассматривал как смертельную опасность. В Бразилии он поддерживал Жаира Болсонару, а не Лулу, хотя и испытывал сомнения относительно вульгарности первого и хвалил рыночные реформы последнего в 2000-х годах; он также поддерживал Хавьера Милея из Аргентины, а в 2021 году даже поддержал Кейко Фухимори, дочь своего ненавистного врага.
Эта эволюция, возможно, также была неизбежной. На протяжении большей части литературной карьеры Варгаса Льосы, элитарная политика, которую он поддерживал, была единственной ставкой, когда дело касалось неолиберальной экономики. Латиноамериканские массы, возможно, опасались левых утопий, но они часто также были враждебны к абстрагирующим, космополитичным силам, которые высвобождают прорыночные реформаторами. Теперь это уже не так очевидно. После десятилетий урбанизации и атомизации молодые поколения латиноамериканцев, которые никогда не знали теплых объятий традиционного сообщества или социал-демократического государства, с большей вероятностью отождествляют свое стремление к свободе с рынком, открывая путь к успеху на выборах для неолиберальных возмутителей спокойствия, таких как Милей, Болсонару, молодая Фухимори и чилийский Хосе Антонио Каст.
Столкнувшись с этими событиями, восьмидесятилетний Варгас Льоса наконец согласился на беспорядочное смешение сфер, которые он долгое время стремился разделить: либидинальные излишества, которые он отождествлял с литературой, и жесткую рыночную дисциплину, которую он надеялся навязать в политической сфере. Его непреходящая ненависть к старшему Фухимори, чья политическая программа в конечном итоге оказалась так близка его собственной, в ретроспективе выглядит как попытка исключить возможность этого окончательного синтеза. Возможно, этот отказ длился лишь до тех пор, пока Варгас Льоса нуждался в сохранении убеждения в собственном призвании. Роман для него был хранилищем желаний, которые не должны быть реализованы в политике. Но с Нобелевской премией в руках и завершенной карьерой он мог перестать беспокоиться и принять результат, которого он когда-то боялся: присвоение политикой иррациональных побуждений, которые должны оставаться на стороне искусства.