Последние десятилетия кубинский «социализм» жил лишь постольку, поскольку не замечал, что он уже мертв
Я критикую Кубу не потому, что антикоммунист, а как раз наоборот — потому, что остаюсь коммунистом.
Мы все помним классическую сцену из мультфильма, как кот шагает в пропасть, но не падает и продолжает идти вперед ровно до того момента, пока не замечает, что под ногами уже нет твердой опоры. Именно в таком смысле можно утверждать, что кубинский «социализм» жил в последние десятилетия только потому, что не знал, что уже мертв.
Ясно, что Кастро всерьез отличался от фигур иных коммунистических лидеров, и что кубинская революция была уникальной. Лучше всего это отражается через различие Фиделя и Че Гевары: Фидель — настоящий лидер, высшее должностное лицо государства, и Че, неугомонный революционер, который никак не мог себя посвятить только лишь построению социалистического государства. Не напоминает ли это альтернативную версию истории Советского Союза, где Лев Троцкий не был объявлен предателем? Представим, что в середине 20-х Троцкий покидает страну, отказывается от советского гражданства, чтобы разбудить мировую революцию и вскоре умирает где-нибудь в горах Папуа Новой Гвинеи. После его смерти Сталин раздувает культ Троцкого, а памятники об их дружбе, вместе с модными футболками, распространяются по всему СССР.
Осточертели противоречащие друг другу россказни об экономическом провале и проблемами с правами человека на Кубе, как и успехах в образовании и здравоохранении, которые распространяют друзья революции. Надоела даже история о том, как маленькое островное государство смогло как много лет противостоять сверхдержаве (да, не без помощи со стороны другой сверхдержавы).
Самое печальное, что можно сказать о сегодняшней Кубе, нашло яркое отражение в детективах кубинской литературной иконы — Леонардо Падура, действие которых разворачивается в современной Гаване. Главное в этих романах — отнюдь не атмосфера нищеты и унижения в связи с утратой шансов быть частью большого мира, который в последние десятилетия также подвергался многочисленным экономическим и социальным изменениям.
Все, что нам сегодня рассказывают о Кубе, никак не меняет того печального факта, что кубинская революция не смогла произвести на свет подходящую для возможного коммунистического будущего социальную модель. Я был на Кубе десять лет назад. И я видел людей, которые с гордостью показывали мне свои разрушающиеся дома как знак верности революционному «событию»: «Поглядите, все разваливается, мы живем в нищете, но мы готовы и дальше терпеть все это, но не предать революцию!» Когда в качестве платы за верность кто-то готов пережить лишения, это в психоанализе называется логикой кастрации. Вся кубинская политическая и идеологическая идентичность основывается на верности кастрации. Не удивительно, что их лидера звали Фидель, то есть «Верный», Кастро!
Настоящая трагедия, что верность кубинской революции позволяет правительству братьев Кастро и дальше бессмысленно и бесконечно тянуть резину, эксплуатируя последние остатки освободительного потенциала. Образ Кубы, который можно обнаружить у кого-нибудь вроде Педро Хуана Гутьерреса (с его «Гаванской грязной трилогией»), красноречив. Кубинская повседневность предъявляет истину революционного Возвышенного: ежедневная борьба за существование, уход в сексуальное насилие и промискуитет, жизнь одним днем безо всяких планов на будущее.
Во время одного большого публичного выступления в 2009 году Рауль Кастро подверг резкой критике тех, кто лишь только кричит «Смерть американскому империализму! Да здравствует революция!» вместо того, чтобы быть готовым к тяжелому труду. Но всю вину за ужасающее состояние Кубы (страны с плодородной почвой, которая импортирует 80% продовольствия) нельзя возлагать на эмбарго США: вот ленивое население, вот пустующая земля, и некому на ней работать.
Очевидно, это так. Но Рауль Кастро забыл поместить на эту картину самого себя: если есть земля и ленивые люди не хотят ее возделывать, значит что-то не так с экономической системой, которая не может их заставить трудиться. Вместо того, чтобы выговаривать простым людям, ему бы стоило напомнить старый сталинский лозунг, согласно которому самокритика является подлинной движущей силой социалистического развития, и требуется радикальная критика той системы, которую он и Фидель лично представляют. Снова мы видим, как зло находится в глазах того, кто наблюдает и критикует зло вокруг.
Или вот выступающие в защиту Кастро западные леваки, которые презирают тех, кого кубинцы сами называют гусанос (червями), тех кубинцев, которые бежали с острова в поисках лучшей жизни. При всем уважении к кубинской революции, какое право имеют эти типичные представители среднего класса, такие же, как большинство читателей этого издания, в котором вышла моя статья, презирать тех кубинцев, кто бежал из страны не только по политическим мотивам, но и от нищеты? Точно так же я помню, как эти же люди, десятки западных леваков, в начале 90-х бросали мне в лицо, что, мол, Югославия (как ее задумал Тито) все еще существует, и упрекали меня за то, что мы не воспользовались уникальным шансом ее сохранить.
Я им отвечал следующим образом: Я еще не готов прожить свою жизнь так, чтобы она не разочаровала мечты западных леваков. Делез где-то писал: «Si vous etes pris dans le reve de l’atre vous etez foutu!» — Если вы угодили в чужую мечту, то вам конец. Кубинцы сполна заплатили за то, что попали в мечты западных левых.
Постепенное открытие экономики Кубы для капиталистических рынков является компромиссом, который не решает проблемы, а скорее является данью инерции. В преддверии окончательного падения чавизма в Венесуэле у Кубы есть три выхода, если все пойдет так же как и сейчас. Первый — продолжать выживание при совмещении режима компартии и прагматичного заимствования элементов рынка; второй — выбрать китайскую модель (капитализм под партийным контролем), и третий — признать полный провал революции.
Но что бы ни случилось, наиболее мрачная перспектива откроется, если под лозунгами демократизации все малые, но важные завоевания революции — от образования до здравоохранения — пойдут прахом, а кубинцы, сбежавшие в США, потребуют насильственной реприватизации. Не много надежды на то, что исполнение этого крайнего сценария удастся избежать и будет выработан какой-то разумный компромисс.
Все же как оценивать итоги кубинской революции? Мне приходит на ум впечатление Артура Миллера от Малекона (приморского бульвара в Гаване): рядом с ним на лавочке сидели два явно бедных небритых парня и оживленно о чем-то говорили. У бордюра перед ними припарковалось такси, и из него вышла молодая красотка с двумя серыми пакетами, набитыми продуктами. Она неловко ими жонглировала, чтобы достать кошелек и расплатиться, и стебель тюльпана в ее руках готов был вот-вот сломаться пополам. Тут один из молодых людей встал, чтобы помочь девушке с одним пакетом, а другой взял еще один. Миллер испугался, что сейчас молодые люди схватят продукты и бросятся бежать. Но ничего подобного — вместо этого один из них интеллигентно придержал стебель между указательным и большим пальцем, пока она справлялась с пакетами. Она с формальным достоинством поблагодарила и удалилась прочь. Миллер пишет: «Я не знаю, почему именно, но эта сцена прекрасна. Впечатление на меня произвела не только галантность молодых людей, но прежде всего то, что девушка восприняла это в качестве должного. Стоит ли говорить, что она не дала им ни копейки, или что они ждали чаевых, несмотря на очевидную разницу в материальном благополучии? Многие годы протестуя против кубинской политики в отношении писателей и диссидентов, против того, чтобы из сажали в тюрьму или заставляли молчать, я был удивлен, откуда, несмотря на несостоятельную экономику и все остальное, взялся этот удивительный тип человеческих отношений? Неужели из бедности, которую разделяют почти все, и всеобщего отчаяния, неотъемлемых для системы, из которой лишь очень немногие отваживаются уплыть прочь?» (Артур Миллер, «Визит к Кастро», The Nation, 24 декабря 2003)
С этого самого низкого уровня начинается путь в наше будущее. Очевидно, что глобальный капитализм не в состоянии породить подобный «удивительный тип человеческих отношений», выражаясь словами Миллера. Так что, заканчивая в духе de mortuis nihil nisi bonum (о мертвых хорошо или никак), эта сцена на Малеконе — лучшее, чем можно помянуть Кастро.