Домашний арест и намордник стали символом нашего времени. Право на суждение теперь зависит не от его способности, а от того, включен ли ты в исключительное пространство наглядной публичности, где намордник избыточен?
Конец глобализации!? Напротив! В сегментации тела нашего мира мы имеем дело с ужасающей тотальностью насильственной биополитики. На смену гедонистическому фининтерну приходит безжалостный интернационал аскетичных гигиенистов.
Уже случился немыслимый прыжок в идеальное — мгновенная консолидация европейского просвещенного карантинного дискурса и дискурса азиатского, — санитарно-карательного. Еще вчера дискурсивная и ментальная свобода обеспечивалась институтом изгнания и политического убежища, сегодня мыслящий субъект становится заложником родного полиса. Сама гражданская субъектность перерождается, — из трансценденции стать Чужим, молчаливого намека на инаковость, фундированного институтом добровольного или даже принудительного изгнания она финализируется, становится имманентным комплексом концептуальной контаминированности. Сама свобода слова становится признаком сначала концептуальной, а потом и когнитивной контаминации. В силу монистической и даже холистической природы санитарно-карательного дискурса, когнитивная контоминация неизбежно смыкается с биологической до полной потери различения в праксиологических приложениях биополитической машинерии. Единственными агентами межграничной трансгрессии становятся формы субъективности с предельно вырожденной рефлективностью, — лекари поднебесной, идейные потомки первых адептов биологической войны или русские грузовики с солдатами химических войск в сердце Европы.
Галопирующая дигитализация давно сделала навязчивым вопрос о самой необходимости классических форм организации труда, об отказе от паноптикума коммунальности в пользу отчужденно-инструментальной дистантности виртуального взаимодействия. Аутсорсинг сначала стал экономическим драйвером, а затем вырос до идеи социальной сегментации, если не инженерии самой социальности. Количество должно было перерасти в качество, не хватало эмерджентного скачка, способного сделать дистантность безальтернативной, а социальную атомизацию нефальсифицируемым концептуальным каркасом. Этот шаг был сделан, — мы наблюдем колоссальный эксперимент по оптимизации капитализма и продлению его существования новой цифровой бюрократией при пропагандистской и силовой поддержке санитарно-карательных институтов, столь органичных для того, что Маркс остроумно именовал азиатским способом производства.
Домашний арест и намордник стали символом нашего времени. Право на суждение теперь зависит не от его способности, а от того, включен ли ты в исключительное пространство наглядной публичности, где намордник избыточен? Телеведущие, политики обращаются к нам с вызывающе открытыми лицами, идут на вы, а граждане вынуждены ходить с поднятым забралом, оскопляющим мимическую поддержку речевых актов. Исламские фундаменталисты, закрывающие лица своим женщинам, преисполнены самодовольного сарказма, — комплекс дискурса неразличимой психофизической «чистоты» торжествует на их глазах. Закрытие лиц стало нормой. Санитарная маска стала секулярным никкабом для феминизированного, но, на удивление недостаточно эмансипированного европейского самосознания.
Перефразируя известную цитату китайского лидера Мао: «Пусть половина человечества погибнет, зато оставшаяся будет жить с иммунитетом». Такова ли цена свободы?
Очевидно, что мы не стоим перед необходимостью принятия столь беспощадной максимы. Подавляющее большинство останется в живых и даже не заметит этого как фонового факта в условиях надуманной и сконструированной сверхугрозы. Карантинно-карательной элитой это будет объявлено победой, но не окончательной, — «вирус сезонный и он скоро вернется». Оставшиеся будут жить при карантине вечно. Свободное перемещение станет привилегией, а работа в большом коллективе в офисе, цехе завода или парниковом хозяйстве — благом. Еще живы те, кто почувствовал на своей шкуре идеи рейхсмаршала Геринга и доктрину маршала Харриса, пережив ужасные стратегические бомбардировки городов Европы. Города были стерты в щебень, выжившие гибли от тифа и дизентерии, но солидарность сохраняла свою ткань и свой почти античный полисный дух. Агора может успешно существовать и на груде щебенки, но не в условиях сегментированных по фильтруемым социальным сетям субъектов с вырожденной рефлективностью, угрозой вменения контаминозности, с заткнутым секулярным никкабом ртом.
25.03.2020 Wyborcza