Вопросы, которые больше всего нуждаются в публичном обсуждении, те, которые наиболее срочно необходимо обсудить, — таковы, что их трудно обсуждать в доступных нам сейчас рамках
Когда кто-то хочет перейти непосредственно к рассматриваемому вопросу, он натыкается на структурные ограничения, из-за которых практически невозможно сказать то, что он хочет сказать. Я хочу поговорить о насилии, нынешнем насилии, истории насилия и его многочисленных формах. Но если кто-то захочет задокументировать насилие, что означает понимание причин массовых бомбардировок и убийств в Израиле со стороны ХАМАС как части этой истории, его можно обвинить в «релятивизации» или «контекстуализации». Мы должны осуждать или одобрять, и это требование имеет смысл, но разве это все, что от нас требуется с этической точки зрения? Я безоговорочно осуждаю насилие, совершаемое ХАМАС. Это была ужасающая и отвратительная резня. Таково было мое основное мнение относителдьно состоявшихся событий, и оно таковым сохраняется. Но есть и другие мнения.
Почти сразу же люди хотят узнать, на какой «стороне» вы находитесь, и очевидно, что единственным возможным ответом на убийство является однозначное осуждение. Но почему мы иногда думаем, что вопрос, пользуемся ли мы правильным языком и хорошо ли понимаем историческую ситуацию, помешает резкому моральному осуждению? Действительно ли является релятивизмом вопрос, что именно мы осуждаем, каков должен быть масштаб этого осуждения и как лучше всего описать политическую форму или формы, против которых мы выступаем? Было бы странно выступать против чего-либо, не имея об этом представления и не описывая его должным образом. Было бы особенно странно полагать, что осуждение требует отказа от понимания из страха, что знание может выполнять лишь релятивистскую функцию и подрывать нашу способность судить. А что, если морально необходимо распространить наше осуждение на преступления, столь же ужасающие, как и те, которые неоднократно выдвигались на первый план в средствах массовой информации? Когда и где начинается и заканчивается наше осуждение? Разве нам не нужна критическая и осознанная оценка ситуации, чтобы сопровождать моральное и политическое осуждение, не опасаясь, что обретение знаний превратит нас в глазах других в моральных неудачников, соучастников ужасных преступлений?
Есть те, кто использует историю израильского насилия в регионе, чтобы оправдать ХАМАС, но для достижения этой цели они используют извращенную форму моральных рассуждений. Давайте проясним: применение насилия со сторны Израиля против палестинцев огромно по масштабам: непрекращающиеся бомбардировки, убийства людей любого возраста в их домах и на улицах, пытки в тюрьмах, спровоцированный голод в секторе Газа и лишение крова. И это насилие во многих его формах совершается против людей, которые подчиняются правилам апартеида, колониального правления и лишения гражданства. Однако когда Гарвардский комитет солидарности с Палестиной делает заявление, в котором утверждается, что «режим апартеида является единственным, кто виноват» в кровавой атаке ХАМАС на израильские объекты, он допускает ошибку. Неправильно распределять ответственность таким образом, и ничто не должно освобождать ХАМАС от ответственности за совершенные ими ужасные убийства. В то же время этот комитет и его члены не заслуживают попадания в черный список. Они, безусловно, правы, указывая на историю насилия в регионе: «От систематических захватов земель до регулярных авиаударов, произвольных задержаний и военных контрольно-пропускных пунктов, от принудительного разлучения семей до целенаправленных убийств – палестинцы были вынуждены жить в постоянном страхе смерти – как замедленной, так и внезапной».
Это точное описание, и это надо еще раз сказать, но оно не означает, что насилие со стороны ХАМАС – это всего лишь израильское насилие под другим названием. Это правда, что нам следует выработать некоторое представление о том, почему такие группы, как ХАМАС набрали силу в свете невыполненных обещаний, данных в Осло, и в свете «постоянного страха смерти – как замедленной, так и внезапной», которая описывает существование многих палестинцев, живущих в условиях оккупации, будь то постоянная слежка и угроза административного задержания без всяких правовых оснований или усиливающаяся блокада, из-за которой жители Газы лишаются медикаментов, пищи и воды. Однако мы не получаем морального или политического оправдания действий ХАМАС, ссылаясь на его историю. Если нас попросят понимать палестинское насилие как продолжение израильского насилия, как нас просит сделать Гарвардский комитет солидарности с Палестиной, тогда есть только один источник моральной вины, и даже палестинцы не признают насилие с их стороны как свое собственное. Это не способ признать автономию действий палестинцев. Необходимость отделить представление о повсеместном беспощадном насилии со стороны израильского государства от какого бы то ни было оправдания насилия имеет решающее значение, если мы хотим рассмотреть, какие еще существуют способы свергнуть колониальное правление, остановить произвольные аресты и пытки в израильских тюрьмах и добиться прекращение осады Газы, где выдача воды и пищи нормируется национальным государством, контролирующим ее границы. Другими словами, вопрос о том, какой мир все еще возможен для всех жителей этого региона, зависит от способов положить конец колониально-поселенческому правлению. ХАМАС предложил свой чудовищный ответ на этот вопрос, но есть и множество других. Однако если нам запретят ссылаться на «оккупацию» (что является частью современного немецкого Denkverbot), если мы не сможем даже организовать дебаты о том, является ли израильское военное правление в регионе расовым апартеидом или колониализмом, тогда у нас нет никакой надежды изучить прошлое, понять настоящее и построить будущего. Слишком много людей, наблюдающих за кровавой бойней посредством средств массовой информации, чувствуют себя беспомощными. Но одна из причин их состояния заключается именно в том, что они смотрят на мир через призму средств массовой информации, живя в мире непрекращающихся сенсаций, поставляемых на потребу бессмысленного морального возмущения. Поиск иной политической морали требует времени, терпеливого мужественного подхода к изучению и присвоению наименований, чтобы мы могли сопровождать моральное осуждение моральным обоснованием.
Я выступаю против насилия, совершаемого со стороны ХАМАС, и не могу предложить ему никакого алиби. Когда я говорю это, я ясно выражаю свою моральную и политическую позицию. Я не уклоняюсь от двусмысленностей, когда размышляю о том, каковы предпосылки и следствия подобного мнения. Любой, кто присоединяется ко мне, возможно, захочет спросить, должно ли моральное осуждение основываться на некотором представлении о том, против чего выступают. Можно сказать: нет, мне не нужно ничего знать о Палестине или ХАМАС, чтобы знать, что то, что они сделали, неправильно, и осуждать это. И если на этом остановиться, полагаясь на то, как все это представлено современными средствами массовой информации, даже не задаваясь вопросом, действительно ли они правильным и полезным образом освещают события, насколько их нарратив непротиворечив, тогда мы определенно соглашаемся оставаться в невежестве и доверяем тем рамкам, в которых события нам представлены. Ведь мы все заняты и не можем все быть историками или социологами. Так вполне возможно думать и жить, и вполне добрые люди живут именно так. Но какой ценой?
Что, если бы наша мораль и наша политика не сводились бы лишь к актам осуждения? Что, если мы будем настаивать на вопросе, какая форма жизни избавит регион от такого насилия? Что, если бы мы не только осуждали бессмысленные преступления, но и хотели создать будущее, в котором насилию такого рода придет конец? Это нормативное стремление, выходящее за рамки сиюминутного осуждения. Чтобы достичь этого, мы должны знать, как сложилась текущая ситуация, почему возник и набрал силу ХАМАС как военизированная группировка и как надежда после Осло для тех в Газе, для которых обещания самоуправления так и остались пустым звуком; какие есть еще группы палестинцев, использующих иную тактику и преследующих иные цели; как и историю палестинского народа и его стремления к свободе и праву на политическое самоопределение, к освобождению от колониального правления и повсеместного военного и карцерального насилия. Тогда мы могли бы стать частью борьбы за свободную Палестину, в которой ХАМАС будет распущен или заменен группами, стремящимися к ненасильственному сосуществованию.
Для тех, чья моральная позиция ограничивается одним лишь осуждением, понимание ситуации не является целью. Моральное возмущение такого рода, возможно, является одновременно антиинтеллектуальным и презентистским. Тем не менее, возмущение может также побудить человека взять в руки и учебник истории, чтобы узнать, как могли произойти подобные события и могут ли условия измениться так, что насилие в будущем — это не все, что остается. Не должно быть так, что «контекстуализация» считается морально проблематичной деятельностью, даже несмотря на то, что существуют формы контекстуализации, которые можно использовать, чтобы переложить вину или оправдать. Можем ли мы различить эти две формы контекстуализации? Тот факт, что некоторые думают, что контекстуализация отвратительного насилия отклоняет или, что еще хуже, рационализирует насилие, не означает, что мы должны капитулировать перед утверждением, что все формы контекстуализации в этом смысле морально релятивизируют. Когда Гарвардский комитет солидарности с Палестиной заявляет, что «режим апартеида является единственным, кто виноват» в атаке ХАМАС, он присоединяется к неприемлемой версии моральной ответственности. Кажется, чтобы понять, как произошло то или иное событие или какое оно имеет значение, нам нужно немного изучить историю. Это означает, что мы должны расширить объектив за пределы ужасающего настоящего момента, не отрицая его ужаса, и в то же время отказываясь позволить этому ужасу закрыться от всей полноты ужаса, который только можно представлять, знать и которому нужно противостоять. Современные средства массовой информации по большей части не описывают подробно те ужасы, которые палестинский народ пережил на протяжении десятилетий в форме взрывов, произвольных нападений, арестов и убийств. Если ужасы последних дней приобретут большую моральную значимость для средств массовой информации, чем ужасы последних семидесяти лет, то моментальный моральный ответ грозит затмить понимание радикальной несправедливости, которой подвергаются оккупированная Палестина и насильственно перемещенные палестинцы – а также гуманитарную катастрофу и человеческие жертвы, которые мы видим в этот момент в секторе Газа.
Некоторые люди не без оснований опасаются, что всякая контекстуализация насилия со стороны ХАМАС будет использована для оправдания ХАМАС или что контекстуализация отвлечет внимание от ужасов того, что они натворили. Но что, если сам ужас заставляет нас контекстуализировать? Где начинается этот ужас и чем он заканчивается? Когда пресса говорит о «войне» между ХАМАС и Израилем, она предлагает основу для понимания ситуации. По сути, они заранее поняли ситуацию. Если понимать Газу как находящуюся под оккупацией или называть ее «тюрьмой под открытым небом», тогда у вас иная интерпретация. Это уже больше похоже на описание, но язык ограничивает или облегчает то, что мы можем сказать, как мы можем описать и что можно узнать. Да, язык может описывать, но он получает возможность делать это только в том случае, если он соответствует ограничениям, налагаемым на то, что можно выразить. Если будет решено, что нам не нужно знать, сколько палестинских детей и подростков было убито как на Западном Берегу, так и в секторе Газа в этом году или за годы оккупации, что эта информация не важна для знания причин или оценки атак на Израиль и убийства израильтян, то мы решили, что не хотим знать историю насилия, траура и возмущения, как ее переживают палестинцы. Мы хотим знать только историю насилия, траура и возмущения, которую переживают израильтяне. Подруга из Израиля, самопровозглашенная «антисионистка», пишет в Интернете, что она боится за свою семью и друзей, что она потеряла близких. И мы всем сердцем обязаны ей сочувствовать. Это однозначно ужасно. И все же, нет ли момента, когда ее собственный опыт ужаса и утраты своих друзей и близких представлялся бы тем же, что палестинец мог бы чувствовать по ту сторону или чувствовал после многих лет бомбардировок, тюремного заключения и военного насилия? Я также еврейка, которая живет с межпоколенческой травмой, полученной в результате зверств, совершенных против таких людей, как я. Но они также были совершены против людей, не таких как я. Мне не обязательно идентифицировать себя с этим лицом или этим именем, чтобы назвать злодеяния, которые я наблюдаю, злодеяниями. Или, по крайней мере, я изо всех сил стараюсь этого не делать.
В конце концов, проблема не просто в отсутствии эмпатии. Эмпатия главным образом принимает форму в рамках, позволяющих осуществить идентификацию или перевод между опытом другого человека и моим собственным. И если господствующий требует считать, что судьба одних людей более печальна, чем других, то из этого следует, что одна совокупность утрат более ужасна, чем другая. Вопрос о том, о чьей именно утраченной жизни стоит скорбеть, является неотъемлемой частью вопроса о том, чью жизнь стоит ценить. И здесь решающим фактором является проблема расизма. Если палестинцы являются «скотами», как утверждает министр обороны Израиля, и если израильтяне теперь представляют «еврейский народ», как настаивает Байден (сворачивая еврейскую диаспору до Израиля, как того требуют реакционеры), тогда единственные скорбящие люди на этой сцене, единственные те, кто представляются достойными скорби, - это израильтяне, поскольку сейчас разворачивается сцена «войны» между еврейским народом и животными, которые стремятся его убить. Это, конечно, не первый случай в истории, когда группа людей, стремящихся освободиться из колониальных оков, рассматривается колонизаторами как животные. Являются ли израильтяне «животными», когда они убивают? Эта расистская трактовка современного насилия резюмирует колониальную оппозицию между «цивилизованными людьми» и «животными», которых необходимо разгромить или уничтожить, чтобы сохранить «цивилизацию». Если мы примем эту схему для декларации нашей моральной оппозиции, то мы окажемся ответственны за ту форму расизма, которая выходит за рамки лишь высказываний и непосредственно касается порядков повседневной жизни в Палестине. И подобное безусловно, требует радикального возмещения нанесенного ущерба.
Если мы думаем, что моральное осуждение должно быть ясным и пунктуальным действием без ссылки на какой-либо контекст или знание, то мы неизбежно принимаем условия, в которых это осуждение выдвигается, закрывая тем самым сцену, на которой возможны альтернативы. В текущем контексте принятие этих терминов означает повторение форм колониального расизма, которые являются частью структурной проблемы, которую необходимо решить, и хронической несправедливости, которую необходимо преодолеть. Таким образом, мы не можем позволить себе отвести взгляд от истории несправедливости во имя моральной уверенности, поскольку это означает риск совершить дальнейшую несправедливость, и в какой-то момент наша уверенность неизбежно пошатнется, оказавшись на не совсем твердой почве. Почему мы не можем осуждать морально отвратительные действия, не теряя при этом способности думать, знать и судить? Конечно, мы можем и должны сделать и то, и другое.
Акты насилия, свидетелями которых мы являемся благодаря средствам массовой информации, ужасны. И в этот момент повышенного внимания средств массовой информации насилие, которое мы видим, — единственное насилие, которое мы знаем. Повторим: мы имеем право сожалеть об этом насилии и выражать свой ужас. Меня тошнит уже несколько дней. Все, кого я знаю, живут в страхе перед тем, что сделает дальше израильская военная машина, материализуется ли риторика геноцида, которую использует Нетаньяху, в массовых убийствах палестинцев. Я спрашиваю, можем ли мы безоговорочно оплакивать погибших в Израиле, а также тех, кто погиб в секторе Газа, не увязая в дебатах о релятивизме и эквивалентности. Возможно, более широкий компас траура служит более существенному идеалу равенства, который признает равную скорбь за утраты и порождает возмущение тем, что жизни людей не должны были быть потеряны, что мертвые заслуживали жить дальше и равного признания ценности их жизни. Как мы можем даже представить себе будущее равенство ценности жизни, не зная того, что документально подтверждено Управлением Организации Объединенных Наций по координации гуманитарных вопросов, как израильские вооруженные силы и поселенцы с 2008 года убили почти 3800 палестинских мирных жителей на Западном Берегу и в секторе Газа, еще до того, как начались текущие события. Где траур всего мира по ним? Сотни палестинских детей погибли с тех пор, как Израиль начал военные действия «мести» против ХАМАС, и еще больше погибнет в ближайшие дни и недели.
Не обязательно ставить под угрозу наши моральные позиции, если мы потратим некоторое время на изучение истории колониального насилия и на изучение языка, нарративов и рамок, которые сейчас используются для освещения событий и их объяснения – и заданные заранее интерпретации – того, что происходит в этом регионе. Такого рода знания имеют решающее значение, но не для целей рационализации существующего насилия или санкционирования дальнейшего насилия. Цель состоит в том, чтобы обеспечить более точное понимание ситуации, чем может дать одно лишь бесспорное определение настоящего. Действительно, к тем, которые мы уже выразили, могут быть и другие позиции моральной оппозиции, к тому, что происходит в регионе - в том числе противодействие военному и полицейскому насилию, пропитывающему жизнь палестинцев в регионе, лишающему их права скорбеть, знать и выражать свое возмущение и солидарность, и искать свой собственный путь к свободному будущему.
Я лично выступаю за политику ненасилия, осознавая, что она не может действовать как абсолютный принцип, применимый во всех случаях. Я утверждаю, что борьба за свободу, основанная на ненасилии, помогает создать ненасильственный мир, в котором мы все хотим жить. Я однозначно осуждаю насилие, в то же время я, как и многие другие, хочу участвовать в борьбе за подлинное равенство и справедливость в регионе, которые заставят такие группы, как ХАМАС, исчезнуть, положить конец оккупации и позволить процветать новым формам политической свободы и справедливости. Без равенства и справедливости, без прекращения государственного насилия, проводимого государством Израиль, которое само было основано на насилии, невозможно представить никакое будущее, никакое будущее подлинного мира – а не «мира» как эвфемизма для нормализации, что означает сохранение структур неравенства, бесправия и расизма. Но такое будущее не может наступить без сохранения свободы называть, описывать и противодействовать любому насилию, включая насилие со стороны израильского государства во всех его формах, и делать это, не опасаясь цензуры, криминализации или провокационных обвинений в антисемитизме. Я хочу, чтобы мир противостоял нормализации колониального правления и поддерживал палестинское самоопределение и свободу, мир, который фактически реализовал бы самые глубокие желания всех жителей этих земель жить вместе в свободе, ненасилии, равенстве и справедливости. Эта надежда, несомненно, многим кажется наивной и даже невозможной. Тем не менее, некоторым из нас приходится решительно придерживаться этого, отказываясь верить в то, что существующие сейчас структуры будут существовать вечно. Для этого нам и нужны наши поэты и наши мечтатели, наивные глупцы, но умеющие организовываться.