Что на самом деле значила история Китти Дженовезе
Вырвать несколько событий из целого потока и объявить их главной новостью дня не так-то просто. Иногда то, что является новостью, бесспорно — начало войны, смена главы государства, стихийное бедствие, — но порой вполне заурядная информация попадает в разряд резонансных происшествий. Событие это не отмечает поворота в истории, но редакторам может показаться, что оно является иллюстрацией чего-то важного. Возьмите преступление. Если в преступлении не замешан кто-либо влиятельный или известный, оно, как правило, не считается новостью. Но некоторые из подобных преступлений все-таки становятся новостями, крупными новостями и крепко захватывают внимание обывателя.
Прекрасным примером такого является убийство Китти Дженовезе, двадцативосьмилетней управляющей бара, Уинстоном Мозли, двадцатидевятилетним оператором компьютерных перфокарт, случившееся сразу после трех часов ночи в пятницу, 13 марта 1964 года в Кью-Гарденс, Квинс. Тот факт, что это преступление, одно из шестисот тридцати шести убийств, совершенных в Нью-Йорке в том году, стало американской навязчивой идеей — обсуждалось мэрами и президентами, вызвало интерес ученых и теологов, изучается на занятиях по психологии для первокурсников, воспроизведено в десятках исследовательских экспериментов, некоторые из которых даже использовались четыре десятилетия спустя для оправдания войны в Ираке, можно приписать влиянию одного человека, А. М. Розенталя, из нью-йоркской «Таймс».
В 1964 году Розенталю был сорок один год, и он относительно недавно занял пост редактора столичной газеты, что стало важным шагом на его пути к семнадцатилетнему управлению отделом новостей «Таймс». Через десять дней после убийства Дженовезе он отправился в центр на обед с комиссаром полиции Нью-Йорка Майклом Мерфи. Мерфи провел большую часть обеда за рассказом о том, как он обеспокоен тем, что движение за гражданские права, находившееся на пике своего развития, вызовет в Нью-Йорке беспорядки на расовой почве, но ближе к концу Розенталь спросил его о любопытном случае, который тогда освещали таблоиды, когда двое мужчин признались в одном и том же убийстве. Ему сообщили, что один из двух признавшихся, Уинстон Мозли, обвиняется в убийстве женщины в Кью-Гарденс, некоей Китти Дженовезе. Об этом убийстве ранее сообщалось, в том числе и в «Таймс», в заметке на четыре абзаца, запрятанной глубоко в подвал издания. Однако Мерфи сказал, что его поразило не само преступление, а поведение тридцати восьми очевидцев. По словам Мерфи, за полчаса поножовщины и ужасных криков ни один из них не вызвал полицию. В итоге Розенталь поручил репортеру по имени Мартин Гансберг разобраться в этом происшествии, сохранив точку зрения полицейского. И 27 марта «Таймс» на первой полосе опубликовала статью под заголовком: «37 СВИДЕТЕЛЕЙ УБИЙСТВА ЖЕНЩИНЫ ИЗ КВИНСА НЕ ВЫЗВАЛИ ПОЛИЦИЮ. Их апатия шокировала полицейских».
На следующий день «Таймс» опубликовала репортаж, в котором одна группа экспертов предлагала объяснения произошедшему, а другая утверждала, что оно необъяснимо. С тех пор эта история — как бы точно не сказали в 1964 году — стала вирусной.
Нужно быть гением редакторской профессии, чтобы разыграть эту историю так, как это сделал Розенталь, и получить такой резонанс. Сначала таблоиды взяли ее в качестве очередной сенсации о городском насилии. «Таймс» же позаботилась о том, чтобы переключить внимание на апатию свидетелей, и разместила эту историю на видном месте прямо на первой полосе. Это заурядное убийство теперь символизировало глубоко тревожную социологическую тенденцию. Ключевая линия в истории Гансберга исходила от слов одного из свидетелей (имена которых не упоминались), который заявил: «Я тут ни при чем».
Определенный флер расового сексуального насилия, несомненно, отражался в этой истории — по фотографиям, как и из других источников, стало ясно, что Дженовезе была белой и привлекательной, а рецидивист Мозли был чернокожим, — но суть статьи заключалась в том, что прекрасно подходит для воскресных проповедей об охватившем всех нас недуге. Таков был способ отразить тревоги по поводу анонимности городской жизни, по поводу краха когда-то внушавших надежды строгих социальных конвенций 50-х, и, менее прямо, по поводу расовых беспорядков, убийства Кеннеди и даже Холокоста, который только начинал широко обсуждаться и, как казалось, представлял в увеличенном масштабе явление, которое один эксперт по делу Дженовезе назовет злобным самаритянством.
Дело Дженовезе, изложенное в «Таймс», представляет собой подогнанную под теорию версию событий. История про 27 марта начиналась так: «Более получаса 38 респектабельных, законопослушных жителей Квинса наблюдали, как убийца преследовал женщину и нанес ей ножевые ранения в ходе трех отдельных попыток в Кью-Гарденс... Ни один человек за это время не вызвал полицию; один из свидетелей позвонил только после того, как женщина уже была мертва». Позже в том же году Розенталь опубликовал небольшую книгу, единственную, которую он написал за всю жизнь исключительно сам, под названием «Тридцать восемь свидетелей: дело Китти Дженовезе», в которой использовал суровый и переполненный возмущений стиль, чтобы закрепить у читателя представление об апатичных свидетелях. (Он призывал читателей «осознать, что колокол звонит даже на личном острове каждого человека, осознать, что каждый человек должен бояться свидетеля в себе, который шепчет: «Закрой окно»».) К восьмидесятым годам широко распространенный учебник психологии для колледжей описывал этот сценарий из «Таймс»: «Что интересно в этом событии, так это то, что не менее 38 соседей подошли к своим окнам в 3 часа ночи, услышав ее крики ужаса — и оставались у своих окон наблюдая зрелище в течение 30 минут, которых хватило напавшему, чтобы завершить свое ужасное дело, и за это время он трижды успел настичь жертву».
Теперь ясно, благодаря ряду Дженовезе-диссидентов, появившихся за прошедшие годы, что эта версия событий неверна. Среди них Джим Расенбергер, журналист, написавший об этом деле пару авторитетных статей, в частности, одну из них в «Таймс» в 2004 году; и Рэйчел Мэннинг, Марк Левин и Алан Коллинз, авторы статьи 2007 года в «American Psychologist» (которая цитирует и опровергает вывод учебника). Основные факты таковы. Уинстон Мозли ехал на своей машине в поисках жертвы и наткнулся на Дженовезе, которая шла домой с работы. Он поехал за ней. Она припарковалась на станции Кью-Гарденс, рядом со своей квартирой. Мозли тоже припарковался и напал на нее, вооруженный охотничьим ножом. Она закричала, тогда мужчина по имени Роберт Мозер открыл окно и закричал: «Оставьте эту девушку в покое!» Мозли убежал. Дженовезе, раненая, но не смертельно, доковыляла до дальней стороны своего многоквартирного дома и вошла в подъезд. Но Мозли вернулся, нашел ее и снова напал, ударив ее ножом и изнасиловав ее. Он смог скрыться, прежде чем она умерла.
История в описании «Таймс» была неточной по ряду существенных пунктов. Было два покушения, а не три. Совсем немного людей отчетливо наблюдало первое и только один видел второе, потому что все происходило в помещении, в подъезде. Причиной того, что покушений было два, а не одно, стало то, что Роберт Мозер, далеко не «молчаливый свидетель», заорал на Мозли, услышав крики Дженовезе, и прогнал его. Два человека вызвали полицию. Когда на место происшествия прибыла скорая помощь — именно потому, что соседи позвали на помощь, — Дженовезе, еще живая, лежала на руках соседки по имени София Фаррар, которая мужественно вышла из своей квартиры, чтобы попасть на место преступления, хотя она никак не могла знать, что убийца скрылся.
Единственным бесспорным злодеем в деле Дженовезе, помимо Мозли, был Джозеф Финк, который работал в многоквартирном доме через дорогу от дома, где жил Дженовезе. Он видел первое покушение, ничего не сделал, а после того, как Мозли сбежал, ушел спать в подвал, вместо того чтобы выйти на улицу, чтобы помочь Дженовезе. Более неоднозначной фигурой являлся Карл Росс, друг и сосед Дженовезе, который в ту ночь был пьян. Он слышал первые крики, но ничего не сделал. Второе покушение состоялось в тамбуре за дверью его квартиры. Он приоткрыл дверь, увидел, как Мозли вонзил нож в Дженовезе, и в ужасе закрыл дверь. Он сделал пару телефонных звонков, первый — своему другу на Лонг-Айленде, который посоветовал ему ничего не делать, второй — соседу по зданию, который сказал ему прийти. Росс выполз из своего окна, перебрался через крышу и попал в квартиру соседа, откуда, в конце концов, вызвал полицию. То, что Росса считали геем, может быть важно, а может и нет: в то время нью-йоркским геям было чего бояться, как со стороны нападающих на них на улице, так и со стороны полиции. За три месяца до убийства Розенталь заказал статью на пять тысяч слов, которая была опубликована на первой полосе «Таймс» под заголовком «РОСТ ОТКРЫТОЙ ГОМОСЕКСУАЛЬНОСТИ В ГОРОДЕ ВЫЗЫВАЕТ СЕРЬЕЗНУЮ ТРЕВОГУ ЗА БЕЗОПАСНОСТЬ». Тот факт, что сама Китти Дженовезе была лесбиянкой, очевидно, ускользнул от его внимания.
Уинстон Мозли, безусловно, вел своеобразный образ жизни. У него была постоянная работа, он был женатым человеком с двумя детьми и владел отдельным домом в Южном Озон-Парке, Квинс. Он также регулярно забирался в дома и воровал телевизоры, что и привело к его задержанию за убийство Дженовезе пять дней спустя. Кто-то, кто видел, как он выходил из дома с телевизором, позвонил в полицию, и в ходе допроса Мозли признался в целом ряде убийств молодых женщин на сексуальной почве с применением жестокости, включая убийство Дженовезе – одно, которое он совершил; и еще одно, которого он не совершал. (Последнее из них привело к появлению историю с двойным признанием, о которой Розенталь расспрашивал комиссара полиции). На суд над Мозли, несколько месяцев спустя, из-за распространения нарратива об апатии, обвинение решило не вызывать Джозефа Финка или Карла Росса, даже при том, что они могли бы дать показания как непосредственные свидетели. Тем не менее, Мозли признался в убийстве; обсуждалось только то, следует ли признать его невиновным по причине невменяемости. Но присяжные осудили его. Сегодня, в свои семьдесят девять лет, Мозли является самым длительно содержащимся заключенным в тюремной системе Нью-Йорка. (Он скончался в 2016-м в возрасте 81 года – прим. пер.).
Помимо вызванных им размышлений у публики о стыде, дело Дженовезе имело некоторые ощутимые последствия. Благодаря этому делу появился «911» - легкозапоминающийся номер службы экстренной помощи национальной полиции. Тогда как в 1964 году единственным способом позвонить в полицию в Нью-Йорке было набрать точный телефонный номер конкретного участка, и к тому же ответ на звонки не являлся первоочередной задачей дежурного. Два психолога, Бибб Латане и Джон Дарли, открыли новую область исследований того, что стало называться эффектом свидетеля, главный вывод которого заключается в том, что ваша вероятность вмешаться в инцидент, подобный Дженовезе, возрастает, если вы видите, что кругом очень мало прохожих. Открытый эффект выдержал многократные экспериментальные проверки. В 1977 году Уинстон Мозли, периодически пытавшийся получить условно-досрочное освобождение, имел наглость заявить в колонке «Таймс», что его проступок сделал мир лучше: «Преступление было трагедией, но оно послужило общественному благу, так как требовало от него приходить на помощь своим членам в беде или опасности».
Пятидесятая годовщина убийства Дженовезе породила две толстые книги об этом деле: «Китти Дженовезе: убийство, свидетели и преступление, изменившее Америку» Кевина Кука и «Китти Дженовезе: правдивая история публичного убийства и его частных последствий» Кэтрин Пелонеро. Оба автора взяли интервью у всех, у кого можно взять интервью, и изучили публичные отчеты по делу, но их усилиям предшествовало столько внимания, что они вынуждены работать с почти идентичными наборами фактов, и иногда кажется, что они напрягают все свои силы, чтобы упаковать историю в книжный формат. Оба решили писать в стиле true crime, что время от времени влечет за собой рассказы о том, что люди, возможно, думали или чувствовали, или представлять события через цитаты из вымышленных диалогов того времени — неудачное решение, учитывая, насколько история зависит от достоверности журналистики.
Кук - более искусный рассказчик из них двоих. Его бодрый, всезнающий стиль напоминает продукцию поп-культуры времен убийства, такие как журнал «Argosy» или телевизионная криминальная драма «Обнаженный город». И он занимает четкую позицию в диссидентском лагере. Он говорит, что прокуратура по делу Мозли пришла к выводу, что было только пять или шесть свидетелей, которые могли дать правдоподобные показания в суде. Пелонеро — антидиссидентка, которая представляет себя защитником запятнанной репутации Мартина Гансберга, репортера «Таймс», рассказавшего об этой истории, и настаивает на том, чтобы неприятная правда о поведении соседей Дженовезе не была раскрыта. По ее мнению число полноценных свидетелей, которое она почерпнула из полицейских протоколов, составляет тридцать три. (По словам Кука, прокуроры, опросившие потенциальных свидетелей, обнаружили, что большинство из них не понимали, что происходит). «Исторический ревизионизм дела Китти Дженовезе шел полным ходом, и красивые сумерки лжи действительно превратили ее в нечто гораздо менее ослепительное, чем жгучий свет истины», — пишет Пелонеро скорее с большой страстью, чем с ясным смыслом.
Китти Дженовезе, как она показана в этих книгах, была привлекательной независимой женщиной, которая выросла в большой итало-американской католической семье из бруклинского среднего класса, но решила остаться в городе, когда все остальные члдены семьи уехали в Нью-Ханаан, штат Коннектикут. Кратковременный брак в подростковом возрасте был аннулирован; однажды ее арестовали за то, что она в несовершеннолетнем возрасте делал ставки у букмекеров (наиболее известная ее фотография – это полицейских фотоснимок); и за год до убийства у нее начались вполне счастливые отношения с женщиной по имени Мэри Энн Зелонко, которая делила с ней квартиру в Кью-Гарденс, а также работала в баре в Квинсе.
Уинстон Мозли напротив — поистине отвратительный персонаж, в основном благодаря способности большую часть времени сохранять полное спокойствие и рассудок, даже когда он описывал представителям властей ужасающе жестокие действия, которые он совершал с незнакомками. В 1968 году он так глубоко засунул себе в прямую кишку консервную банку, что его пришлось отправить в больницу. Он сбежал и, вместо того чтобы залечь на дно, скоро совершил еще два изнасилования. После того, как его поймали и вернули в Аттику, он снова превратился в образцового заключенного.
Третьим главным героем драмы является Эйб Розенталь. Он лишь время от времени появляется в двух книгах, посвященных делу, но важно, что он рассказал свою историю. В 1999 году он написал новое предисловие к изданию в мягкой обложке своих «Тридцати восьми свидетелей», приуроченному к тридцать пятой годовщине убийства; а в 2008 году Melville House переиздал все это уже с предисловием Сэмюэля Фридмана в рамках серии под названием «Классическая журналистика».
Еще в 1927 году в «Подъеме американской цивилизации» Чарльз и Мэри Бирд писали о том, как газета «Нью-Йорк уорлд» в период своего расцвета при Джозефе Пулитцере стала первой в Америке массовой газетой: «Она до самого дна погружалась в трагедию и комедию современной жизни со всеми ее составляющими элементами: сексом, преступлениями, извращениями, любовью, романтикой и всеми возможными эмоциями». Хотя «Таймс» всегда была гораздо более респектабельной газетой, чем «Уорлд», эта характеристика вполне согласуется с описанием того, как Розенталь подошел к истории Дженовезе: «Новости — это не философия или теология, а то, что знают определенные люди, репортеры и редакторы, и что будет иметь значение и составлять интерес для других людей, читателей». Он описывает свой способ интерпретации замечания комиссара полиции о тридцати восьми молчаливых свидетелях как «вспомогательный шок... понимание того, что то, что вы видите или слышите, должно поразить читателя».
Со стороны Розенталя было явно неискренним предположение, что в его интерпретации убийства Дженовезе не было ничего личного — что он просто выносил клиническое профессиональное суждение о том, что могло бы заинтересовать читателей. Его книга, как и большинство его произведений, очень эмоциональна. Мысль о безмолвных свидетелях глубоко тронула его: «В рассказе о Кэтрин Дженовезе есть откровение о состоянии человечества, столь ужасном для созерцания, что понимаешь, что нечто хорошее становится возможным только тогда, когда заставляешь человека взглянуть истине в лицо». Более того, «должна быть какая-то связь между историей молчаливых свидетелей более серьезных преступлений — деградации расы, голодающих детей». Убеждения Розенталя о преступлении были настолько сильны, что он был абсолютно глух для подробностей того, что произошло на самом деле. Его краткое изложение дела соответствовало высокому драматизму статьи в «Таймс», утверждая «удушающий факт, что тридцать восемь ее соседей видели, как ее зарезали, или слышали ее крики, и что ни один из них в течение этого отвратительного получаса не поднял трубку телефона, находясь в безопасности в своей собственной квартире, чтобы вызвать полицию и попытаться спасти ее жизнь». К 1999 году стало ясно, что первоначальная история, возможно, была серьезно раздута, но в новом предисловии Розенталь был еще менее сдержан: «Соседи слышали ее крик последние полчаса и не сделали ничего, совсем ничего, чтобы оказать ей помощь или хотя бы забить тревогу».
В 2004 году на конференции, посвященной сороковой годовщине этого дела, состоявшейся в Фордхэме, появился Розенталь и объявил с кафедры, что его сестра Бесс умерла много лет назад после инцидента, который, по его мнению, напоминал случай Дженовезе. (У Розенталя, выросшего в Бронксе, было мрачное детство: его отец и четыре из пяти его старших сестер умерли совсем молодыми, а сам он обычно ходил на костылях из-за болезни костей). Бесс шла домой, когда перед ней выскочил эксгибиционист; испугавшись, она побежала. Потом она сильно простудилась и так и не выздоровела. Для Розенталя инцидент и смертельная болезнь слились в единое целое. «Сексуальный извращенец выпрыгнул из кустов и выставил себя перед ней голышом напоказ», — сказал Розенталь. «Я до сих пор скучаю по нашей дорогой Бесс и чувствую, что Бесс была убита преступником, лишившим ее жизни, таким же как тот монстр, который убил Китти Дженовезе».
Это, казалось, многое объясняет в отношении Розенталя к истории Дженовезе, хотя из его собственных писаний становится ясно, что он был глубоко обеспокоен почти всеми изменениями, происходившими в Нью-Йорке в шестидесятые годы. Кевин Кук рассматривает откровение Розенталя в Фордхэме в 2004 году как букет роз, который нужно прятать до самого конца, чтобы достичь максимального эффекта. Пелонеро, защитница оригинальной версии «Таймс», предпочитает не упоминать об этом.
Когда дело доходит до оценки средств массовой информации, трудно по-настоящему разозлиться из-за спровоцированной прессой истерии по несущественным вопросам, таким как проблемы с законом у Джастина Бибера и т.п. Истории, подобные рассказу о молчаливых свидетелях убийства Китти Дженовезе, представляют собой настоящую опасную зону в журналистике, потому что они сочетают в себе силу инстинкта — то есть о том, кажется ли что-то правдой, а не о том, правда ли это — с респектабельным блеском социальных наук. В своей книге Розенталь ворчал: «Я не чувствовал и не чувствую сейчас, что социологи и психиатры, которые комментировали дело, внесли какой-либо существенный вклад в чье-либо понимание того, что произошло той ночью на Остин-стрит». Но, если бы он не продолжил бы развивать историю второй день подряд, когда опубликовал статью и из цитат именно таких профессионалов, его версия убийства Дженовезе не приобрела бы такой вид, какой она приобрела. Именно эксперты превратили рядовое преступление в социальный кризис.
Фабрикация мифа о тридцати восьми свидетелях в целом имела благотворные социальные последствия. Тем не менее, есть много примеров, когда тенденциозное публичное представление насилия спровоцировало еще большее и худшее насилие. (Огромное количество линчеваний на Юге в эпоху закона Джима Кроу стало возможным только потому, чтобы отомстить за преступления, в виновности совершения которых мафия, подзуживаемая ненавистью местной прессы, была абсолютно уверена). Настоящий синдром Китти Дженовезе связан с нашей восприимчивостью к рассказам, которые отражают наши предрассудки и страхи. Так что урок этой истории не в том, что журналисты должны доверять своей интуиции, как это сделал Эйб Розенталь. Лучше использовать разум.