В сентябре в отпуске я собирался съездить на Афон, но вместо этого застрял дома на двухнедельном ковидном карантине
Доступ на Святую Гору, по моему убеждению, открывает Всецарица, а не какие-нибудь земные власти; почему она меня на сей раз не приняла - вопрос прежде всего к себе самому, и вопрос открытый. Но сейчас речь не о нем, а о формальной стороне дела.
Отъезд у меня планировался на субботу 11 сентября – двадцатую годовщину чудовищных терактов 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне. Жену мою это смущало; я в ответ сказал, что я не суеверный.
За 72 часа до поездки я по греческим правилам обязан был сделать ПЦР-тест. Районная поликлиника готова была с этим помочь, но не давала результатов на английском языке. Зато сразу две коммерческие лаборатории рядом с домом предлагали такую услугу; в одну из них, показавшуюся мне более чистенькой, я в четверг и сходил. Процедура заняла меньше минуты: мне показалось, что палочка, которую мне засовывали в ноздрю, даже не касалась кожи.
В пятницу к полудню мне позвонили из московского городского штаба по борьбе с ковидом и сказали, что результат у меня положительный, т.е. плохой. Позже уведомление нашлось и в электронной почте, которую я с утра просто не проверил. Объясняться предложили с лабораторией.
Я туда сходил и хотел сделать повторный анализ, но экспресс-теста у них не нашлось. В итоге мне его сделали в соседней лаборатории, не преминув подчеркнуть, что у них образцы для анализа запечатываются и маркируются на глазах проверяемого, что исключает ошибку (в исходной лаборатории этого не было). Заодно посоветовали «в случае чего» сказать, что брали пробу у меня на дому, поскольку свободно ходить по улицам я уже не имел права.
Результат второго теста был отрицательным, т.е. хорошим. Иного я и не ожидал: я задолго до того (еще весной) был привит, работал с начала пандемии из дома, т.е. по сути в полуизоляции, чувствовал себя отлично и никаких симптомов не имел. Наоборот: без одышки поднимался по лестнице к себе на 12-й этаж в ходе ежедневной физзарядки.
Думая о том, как спасти поездку, я еще в пятницу пытался выяснить, кто имеет право исключить меня из «черных списков» людей с позитивным ПЦР. На городской «горячей линии» меня с этим вопросом переадресовали в Роспотребнадзор; с помощью коллег-тассовцев я дозвонился до помощницы руководителя этого ведомства.
Женщина оказалась на каком-то мероприятии в Крыму и говорить ей было некогда, но много времени и не понадобилось: суть моей проблемы она поняла буквально с полуслова. И с ходу объяснила, что после занесения результатов ПЦР в Единую медицинскую информационно-аналитическую систему (ЕМИАС) изменить эту учетную запись никакой администратор своей волей уже не может; необходимо решение врачей. Соответственно к ним она и рекомендовала апеллировать – при наличии «административного ресурса», хоть до Депздрава Москвы.
Получив в субботу утром ожидаемый результат второго теста, я это и попытался сделать: разумеется, ни в каком не в Депздраве, а в районной поликлинике. Но дежурный врач сказала, что при всем желании не может мне помочь. По установленному порядку «ковидными эпидслучаями» занимаются специально выделенные для этого специалисты, а в обычных поликлиниках врачам это прямо запрещено. По словам собеседницы, которая и сама прежде работала "по ковиду", отключить сигнал тревоги от исходного позитивного теста, по сути, не могло уже ничего: ни отрицательные результаты дополнительных тестов (даже если бы их было несколько), ни тем более обычный медосмотр. «На глаз» определять присутствие вируса никто еще не научился.
В итоге стало ясно, что с мечтой об Афоне надо пока повременить. И дело даже не в том, что, как меня предупредили еще в разговоре по «горячей линии», при попытке выехать за рубеж даже при наличии сертификата о вакцинации и отрицательного ПЦР-теста система «отловила» бы меня на границе (это вопрос спорный; позже мне рассказывали, будто выезжали люди и с положительными результатами анализов). Просто я и сам считаю для себя недопустимым лукавить в столь важном вопросе.
С другой стороны, мне стало понятно, как «заболевают» привитые люди, во всяком случае, их часть. Приезжавшая ко мне на дом врач (молодая стильная женщина в цивильной одежде без «скафандра» и даже без халата) сказала, что, по ее личному опыту, подобных моему случаев - «процентов 20-30». А у нее в будни было тогда до 40 вызовов, в выходные примерно вполовину меньше. И нагрузку эту она считала сравнительно небольшой.
Не удивились моему рассказу и сотрудники «горячих линий», звонившие мне позже для разных проверок. Более того, пристрастный допрос о моих контактах до установления диагноза был после моих пояснений – и к некоторому моему удивлению – сразу прекращен. Хотя ежеутренние отчеты о самочувствии не ограничивались констатацией того, что жалоб нет, а неизменно охватывали весь положенный круг вопросов. Он, впрочем, небольшой.
Кроме того мне было предложено обеспечить властям возможность следить за собой – поставить на смартфон приложение «Социальный мониторинг». Я поставил не сразу. Сначала дважды напоминали смс-ками, потом позвонили и сказали: не поставите – оштрафуем и госпитализируем. Других доводов не понадобилось, приложение я сразу установил.
В объяснения законности надзора звонившие не вдавались, но потом я проверил по сайту. Ограничения опирались на указ мэра Москвы Сергея Собянина. Плюс, как мне напомнили, я сам подписывал согласие соблюдать этот режим, когда выражал желание лечиться на дому. Так что жаловаться оставалось на себя.
Впрочем, жаловаться было и не на что. Две недели я каждое утро отвечал на вопросы о самочувствии, по стандартному опроснику. Кроме того, по 3-4 раза за день «самоидентифицировался» у себя на дому, отправляя свое фото и данные геолокации. На 10-й день карантина приходила медсестра в защитном облачении брать проверочный мазок.
В целом, на мой взгляд, созданная в Москве система оперативного реагирования на ковид отлажена и действует достаточно хорошо. И никаких претензий к карантинному режиму у меня не было и нет.
Сразу после выписки я сделал анализы крови, показавшие довольно высокий уровень антител. На этом основании коллега, профессионально занимающийся темой ковида, сказал мне, что, скорее всего, я все же бессимптомно переболел.
Поэтому я чувствовал себя неуязвимым и меры предосторожности, включая масочный режим, соблюдал скорее формально. За что и поплатился.
В октябре моя 84-летняя мама, живущая в подмосковном Одинцово, перенесла операцию из-за перелома шейки бедра и оказалась на постельном режиме. Мы с братом по очереди ездили к ней – присматривать и помогать по хозяйству.
В пятницу 12 ноября я заступил на очередное дежурство. Перед тем я пару дней чувствовал себя слегка простуженным, и когда мать, уже довольно бодро передвигавшаяся на ходунках, наварила картошки, решил подышать паром. При выполнении этой ингаляции до меня и дошло, что я не чувствую запахов. Ни картошки, ни, например, кофе. А надкушенный зубчик чеснока показал, что пропал и вкус.
Знакомый, которому я позвонил проконсультироваться, спросил, какая у меня температура. Я ответил, что во всяком случае высокой точно нет. Но на термометре, когда я минут через пять после разговора вынул его из-под мышки, было 38,5. На следующее утро я сделал в лаборатории в нашем же доме тест на ковид, оказавшийся положительным.
Собственно, это и был пик моего заболевания. Температура еще пару дней скакала, а потом нормализировалась. Причем без лекарств, не считая разве что пары таблеток парацетамола. Кроме того я по совету того же знакомого принимал препарат против тромбоза. Примерно такой же был прописан после операции и маме.
Где-то через неделю начали возвращаться и вкусы, а потом и запахи. Так что физически я (опять?) переболел, можно сказать, условно. Но от меня заразилась мама, а следом за ней еще и брат, пытавшийся забирать ее к себе, хотя у них в семье своих медицинских проблем хватало, и племянник.
В общем, мало не показалось никому. Каждое новое известие о заболевании близких вызывало у меня почти тошнотворные приступы ужаса и раскаяния. Но что значили мои моральные терзания в сравнении с реальными физическими страданиями людей? Мать и брат, хоть и тоже были привиты, переносили ковид гораздо тяжелее, чем я; оба в итоге попали в больницы.
Впрочем, расскажу по порядку – во всяком случае, о матери, с которой сам находился. Когда у нее поднялась температура, мы вызвали врача. Та приехала меньше, чем через час, взяла у матери мазок и объяснила, что даже при наличии в квартире другого заболевшего в моем лице необходимо ждать официального результата анализа, а пока «профилактически» принимать тут же выписанные ею лекарства и витамины.
Было это в понедельник днем. Забегая вперед, скажу, что этот самый официальный результат поступил в виде смс лишь в пятницу, когда мать была уже в больнице. Я пытался подключать городское и областное начальство, и люди старались помочь, но ускорить процессы обработки проб в лабораториях и обмена информацией между медицинскими учреждениями было не в их силах. Напомню, что результат коммерческого теста я получил на следующее же утро после сдачи.
К матери пришлось дважды вызывать скорую помощь: сначала во вторник поздним вечером из-за сильного повышения температуры, а потом в четверг днем из-за быстрого падения показателей сатурации крови. Напалечный измеритель этих показателей – пульсоксиметр, предусмотрительно подаренный семьей брата, - стал для нас, я считаю, спасительным.
Скорая в обоих случаях приезжала более, чем через два часа, - сразу после повторных обращений. Мне даже показалось, что эти самые напоминания были для нее сигналом, что вызов реальный, обоснованный. Работу свою врачи, в том числе и совсем молодые, выполняли, как мне показалось, очень четко, быстро и качественно. Снимали кардиограммы, прослушивали легкие, делали уколы. Во втором случае, когда маму госпитализировали, в машине сразу надели ей кислородную маску и повезли на компьютерную томографию.
Делали ей эту процедуру в Апрелевке, а саму госпитализацию мама проходила в Селятино, под Нарофоминском. По этому поводу, как и по всем остальным, в семье вспыхивали бурные споры о том, «что лучше», предпринимались и попытки вмешательства, но в итоге бригада скорой все решила сама. Уже задним числом девушка-врач меня заверила, что тревожиться не о чем: мол, больница хорошая и у нее самой там отца за несколько дней поставили на ноги.
В итоге, судя по маминым отзывам и моим беседам с врачами, рекомендация полностью оправдалась. Мама провела там на излечении 9 дней, в субботу 27 ноября ее выписали. Доставили, между прочим, прямо к подъезду, откуда забирали. Брат на этот момент еще оставался в другой больнице, под капельницей.
Общий вывод для себя я вижу в том, что врачи у нас молодцы, а вот нам самим не мешает быть поосторожнее. Я всю пандемию рутинно использовал в переписке выражение «берегите себя и своих», а вот сам, выходит, не поберег.
Поскольку болел я дома у мамы, появилась также возможность сравнить карантинные режимы в Москве и Подмосковье. Первый, конечно, несравненно жестче. В Одинцово мне сразу сказали, что меня никто не запирает в четырех стенах, и я могу сам сходить за выписываемыми лекарствами. Каюсь, пару раз я так и делал.
А завершить рассказ могу на неожиданно оптимистичной ноте. Еще на сентябрьском карантине я пытался вернуть деньги за авиабилеты, купленные для поездки на Афон. Билеты были невозвратные, но я ссылался на форс-мажор в виде ПЦР-теста перед самым отлетом.
Помогала мне в моих усилиях служба заботы о клиентах компании, у которой я приобретал право на проезд: в Салоники Аэрофлотом, а обратно – «Эгейскими авиалиниями». Последние сразу сказали, что ничего платить не станут, но компания-продавец все же компенсировала мне часть расходов. А буквально на днях сообщила, что Аэрофлот «авторизовал возврат» средств за свою половину поездки. Если не целиком (распечатка билетов у меня по месту московской прописки, а искать в сети и сверять до копеек я не стал), то во всяком случае львиную долю.
Кстати, я полжизни работал в США и привычно сравниваю по всем параметрам американскую и российскую части своего опыта. И мне не раз уже приходил в голову вопрос о том, какие астрономические суммы были бы начислены за океаном за то же лечение, которое мы с родными получали и получаем дома. И совсем не факт, что эти суммы были бы целиком покрыты страховкой, даже если она имеется.
И еще важное, напоследок. У доброй половины медиков, лечивших мою маму, – нерусские имена. Может, они здесь родились и выросли, я не знаю. Но и если приехали из соседних стран, низкий поклон этим людям за то, что у нас работают, в том числе в скорых и в «красных зонах», и помогают нам справиться с общей бедой.