Юрист, которого я когда-то уважал, в статье, только что опубликованной в одной из газет, пытается обосновать аргументами, которые хотели бы выглядеть правовыми, то, что правительство в очередной раз объявило об исключительном положении
Один юрист, которого я когда-то уважал, в статье, только что опубликованной в одной из газет, пытается обосновать аргументами, которые кажутся правовыми, чрезвычайное положение, которое в очередной раз объявило правительство. Скрыто принимая шмиттеанское различие между диктатурой комиссаров, целью которой является сохранение или восстановление действующей конституции, и суверенной диктатурой, целью которой является установление нового порядка, юрист проводит различие между чрезвычайным и исключением (или, точнее, между чрезвычайным и исключительным положением). Этот аргумент фактически не имеет под собой никакой правовой основы, поскольку ни одна конституция не может предполагать ее законный подрыв. Вот почему в своей работе по праву "Политическая теология"[1], содержащей знаменитое определение суверена как того, "кто решает вопрос о чрезвычайном положении", Шмитт говорит просто об Ausnahmezustand, "чрезвычайном положении", которое в немецкоязычной теории и даже вне ее утвердилось как технический термин для определения "ничейной земли" между правовым порядком и политическим фактом, а также между законом и его приостановлением.
Переинтерпретируя главное различие Шмитта, этот юрист утверждает, что исключительное положение консервативно, тогда как чрезвычайное положение чревато новым. "Исключительное положение используется для скорейшего возвращения к нормальной жизни, чрезвычайное используется для нарушения правил и обоснования нового порядка"[2]. Исключительное положение "предполагает устойчивость системы", "чрезвычайное, напротив, ее распад, который открывает путь к другой системе".
Это различие, судя по всему, является политическим и социологическим и относится к персональной оценке состояния данной системы, об ее устойчивости или распаде, а также намерениям тех, кто имеет право отдавать распоряжение о приостановлении действия закона, что, с юридической точки зрения, по сути, идентично, поскольку в обоих случаях вопрос решается в виде явного и непосредственного приостановления действия конституционных гарантий. Какова бы ни была его цель, относительно которой никто не может быть до конца уверен, существует только одно чрезвычайное положение, и после того, как оно было объявлено, не предусматривается никакого органа, который имел бы право проверить реальность или серьезность условий, которые его вызвали. Не случайно юристу приходится в какой-то момент написать: "То, что сегодня мы сталкиваемся с чрезвычайной ситуацией в области здравоохранения, мне кажется неоспоримым". Любопытно, что данное субъективное суждение вынесено тем, кто не может претендовать на какой-либо авторитет в сфере медицины, и которому, безусловно, можно противопоставить другие, более авторитетные суждения, тем более, что он признает, что "из научного сообщества раздаются несогласные голоса", и поэтому, в конечном итоге решение о чрезвычайном положении должно быть принято. Исключительное положение, он продолжает, в отличие от чрезвычайного положения, которое включает в себя неопределенные полномочия, "включает в себя только полномочия, направленные на предопределенную цель возвращения к нормальной жизни", и, тем не менее, он пишет сразу же после этого, что такие полномочия "не могут быть определены заранее". Не требуется большой правовой культуры, чтобы понять, что с точки зрения приостановления действия конституционных гарантий, которые только и имеют значение, нет никакой разницы между двумя положениями.
Аргументация юриста вдвойне уязвима, поскольку она не только вводит в качестве правового различие, которое не является таковым, но и, чтобы любой ценой оправдать объявленное правительством чрезвычайное положение, вынуждена прибегнуть к неподтверждаемым фактами и сомнительным аргументам, которые выходят за рамки его компетенции. И это тем более удивительно, что он должен сам понимать, что в условиях чрезвычайного положения были приостановлены действия конституции и нарушены правовые гарантии, которые никогда не ставились под сомнение, даже во время двух мировых войн и даже фашистами; а что это отнюдь не временная ситуация решительно подтверждается самими властями, которые не устают повторять, что вирус не только не исчез, но может в любое время появиться вновь.
Возможно, остатки интеллектуальной честности заставили юриста в конце сослаться на мнение тех, кто "не без веских оснований утверждает, что, независимо от вируса, весь мир уже более или менее постоянно пребывает в исключительном положении" и что "социально-экономическая система капитализма" не способна противостоять кризисам с помощью аппарата правового государства. С этой точки зрения он признает, что "пандемия инфекции вируса, которая держит в узде целые народы, - это случайность и непредвиденная возможность, которой воспользовались, чтобы держать под контролем покорное население". Давайте предложим ему более тщательно подумать о том, в каком состоянии находится народ, среди которого он живет сам, и вспомнить, что юристы - это не просто – кем они, к сожалению, уже некоторое время являются - бюрократы, единственной задачей которых является оправдание той системы, в которой они существуют.
[1] Шмитт К. Политическая теология. М.: Канон пресс, Кучково поле, 2000.
[2] Автор отвечает на статью Густаво Загребельского "Не исключительное положение подрывает демократию, а чрезвычайное..." (La Repubblica, 29 июля 2020 г.). Густаво Загребельский (1943 г.р.) – известный итальянский правовед, специалист по конституционному праву, член конституционного суда Итальянской республики с 1995 по 2004 годы. – Прим. пер.