Год 2014 катится к завершению. Вместе с ним приближается к финишу мораторий, который был наложен на полное и буквальное исполнение закона о реформе РАН
Год 2014 катится к завершению. Вместе с ним приближается к финишу мораторий, который был наложен на полное и буквальное исполнение закона о реформе РАН. С 2015 года реформа наступит окончательно и бесповоротно. По крайней мере, на ближайший исторический этап.
С чем же подходит российская наука к этому рубежу?
Про чисто научные достижения много говорить не будем. Сколько ни критикуй малую цитируемость и печатаемость работ наших учёных в зарубежных научных журналах, на самом деле все эти индексы — лишь один из вспомогательных показателей результативности науки. Достаточно одного открытия мирового уровня, чтобы это стало очевидным. На фоне нынешних нобелевок, которые в этом году давались уж вовсе за какие-то изобретательские потуги, одного открытия нашими учёными нового вида человека достаточно для восстановления планетарного престижа российской науки. Да, «денисовец» как отдельная ветвь доисторического человечества был открыт в 2010 году (точнее, в 2008-м, но тогда были найдены лишь костные останки, а подлинная сенсация разразилась лишь после того как поработали генетики). Но с тех пор мировая наука и подобного не сотворила! Ну, отметим, разве что, открытие бозона Хиггса — но и там участвовали наши люди и наше оборудование.
Что касается коммерциализации отечественных научно-технологических достижений, по поводу чего сломано немало критических копий, то, напомним, дело РАН — фундаментальные исследования, то есть создание атмосферы новых знаний, из которых выращивать грибницы технологий должны другие институции. А срезать «грибы», мыть и жарить — и вовсе третьи.
Но вот тут как раз и начинают виднеться первые плоды реформы академии наук. А именно — открывающиеся перспективы образования научно-технологических консорциумов, включающих институты академические, институты прикладной науки и, при желании, некие технологические, инжиниринговые структуры. А в перспективе — с пристяжкой в виде хорошей опытно-производственной базы. Этакое советское научно-производственное объединение в новом современном исполнении.
Справедливости ради надо сказать, что и ранее подобные формы коммерциализации науки возникали и подчас успешно встраивались в жизнь.
Ну, например, из относительно недавнего — ФИАН с его технопарком в Троицке, где развёрнуто производство фемтосекундных лазеров. С применением от медицины до космических технологий. При том, что многие области применения фемтосекундных лазеров еще не изучены. В Томске, в Иркутске, во Владивостоке, в Черноголовке тоже есть прорывы в области технологизации и коммерциализации фундаментальных исследований.
Но это пока — не система. Это — то, что все понимают, что это нужно делать, но не все понимают, как это нужно делать. А не все и умеют. Особенно из того поколения руководителей институтов, которое выросло академическими исследователями. И так и не свыклось с мыслью, что система прикладной науки умерла, но восстанавливать её надо. И другой базы для этого, кроме академической науки, нет.
Вот тут и начинают работать принципы реформы РАН. По состоянию на сегодня фактически все институты выведены из-под академии наук и перешли в ведение Федерального агентства научных организаций (ФАНО). И сегодня одно из направлений усилий ФАНО — объединение подведомственных институтов в некие…
Впрочем, точной формулы ещё не подобрано. Более того, судя по сигналам, исходящим из ФАНО, здесь на определённой организационной форме не настаивают. «Мягкая интеграция» — такое выражение больше в ходу. Причём инициатива объединения предоставляется самим институтам, их руководителям и коллективам. Конечно, не без давления сверху, особенно, когда проявляется стопроцентное совпадение в тематике исследований. Конечно, не без анекдотов снизу, когда рассказывают о предложениях объединить агротехнический и геологический институт, дескать, и то, и то суть науки о земле. Но — тенденция нарисовалась, и она проводится целенаправленно.
В идеале же, судя по утечкам из научных и наднаучных структур, результатом таких объединений и видятся некие научно-технологические консорциумы, где заглавную роль играет академический институт или блок институтов, а в его орбите крутятся возрождаемые прикладные институты, технологические и технические бюро и далее производственные площадки. Пока до этого далеко, но если получится, то, в принципе, можно будет констатировать совпадение интересов всех затронутых реформой науки структур. Было дело — ворчали учёные: баловство все эти сколковы и прочие технопарки — вон, есть наукограды, ставьте там технологические и внедренческие платформы, и дело с концом. А кое-кто так и делал — в той же Черноголовке или в Арзамасе. А вот бизнесмены-инноваторы к близкому контакту с академической наукой не стремились — им бы внедрить что-нибудь повещественнее геодезических линий через чёрную дыру или удивительного факта, что денисовский человек и гомо сапиенс независимо друг от друга выработали одинаковую культуру обработки каменных орудий.
Что-нибудь вроде флешки, например: придумал этакую приспособу для хранения информации — и миллионер!
Теперь же получается, что увязка столь противоположных интересов сама становится уже не пожеланием, не инициативой и даже не технологией — а вполне организованной внедренческой политикой. Пусть, повторимся, сейчас только начало пути. Но в конце его уже сегодня можно провидеть сотни если не Сколково (о науке там разговор отдельный), то Троицков.
Расположившихся грибницами вокруг десятков национальных исследовательских центров…