Стороннему наблюдателю может показаться, что между миром лощеных современных художников и самой бесправной прослойкой рабочего класса — мигрантами — нет никакой связи
Однако для того чтобы оставаться актуальным, художнику просто необходимо демонстрировать высокую степень социальной чувствительности и политической рефлексии.
К такому выводу пришли участники круглого стола, который прошел 20 июня в музее современного искусства «Гараж». Основная идея встречи — художник в наши дни — скорее, не креативщик, творец и производитель симпатичных вещей, а исследователь и активист. Отсюда — пристальный интерес к социальной повестке и угнетенным группам, от бездомных и мигрантов до секс-работниц и потребителей наркотиков.
При этом главная задача прогрессивного художника состоит в том, чтобы избежать экзотизации фигуры мигранта, не допустить ситуации, в которой он как-то сам собой исподволь выйдет эдаким Чужим, благородным дикарем, поэтом-вампиром, сильным и красивым животным. Ему необходимо смотреть на мигрантов поверх клише, показывать, что они такие же люди, как мы, наводить мосты, в общем — подружиться.
На круглый стол в «Гараж» пришли люди, которые плотно работают с мигрантами начиная с 2012 года. Вот, скажем, Всеволод Лисовский, режиссер Театр.doc, поставил спектакль «Акын-опера» — о мигрантах, для мигрантов и с мигрантами в главных ролях. Мужчины с Памира не просто играют, а полноценно самовыражаются на сцене, варьируя слова народных песен так, что получаются злободневные рассказы о жизни в Москве и Таджикистане — о войне, о доме, о зверствах полиции и бытовой неустроенности. Не просто социальная критика, а личное свидетельство.
«Акын-опера» получила «Золотую маску», а главному герою спектакля Абдумамаду Бекмамадову вручили премию на сцене Большого театра. Он стал настоящей звездой, но по-прежнему зарабатывает неквалифицированным трудом и время от времени пропускает репетиции из-за атак полицейских или скинхедов. Лисовский, пытаясь мотивировать мигрантов участвовать в своих проектах, говорил им, что с «Золотой маской» их «в любой ЖЭК возьмут», но работодатели по-прежнему строят козьи морды, помыкают трудовыми правами звезд московского вербатима.
Режиссер вообще считает, что «Акын-опера» удалась от силы на 15%. Престижные премии, университетские курсы о спектакле и относительная известность главного героя — это, конечно, хорошо, но вот в жизни большинства мигрантов, задействованных в проекте, почти ничего не поменялось. А ведь искусство должно взрывать реальность, разрушать обыденность. Иначе зачем вообще все? «Может быть, мигранты — это динамит, но фитиль к нему еще не придумали», — посетовал Лисовский.
Еще хуже обстоят дела с бомжами. Режиссер пытался заставить их разыгрывать сцены из «Пира» Платона и даже платил им по 300 рублей за час прослушивания лекций об этом основополагающем для нашей цивилизации тексте. Но бомжи разбегались, как только заканчивался чай с плюшками. К слову, с бомжами почти всегда так. Московские волонтеры-благотворители уже не первый год пытаются уговорить их играть в футбол за гумпомощь, но те не проявляют особого энтузиазма. А вообще идея богатая: можно еще устраивать драки бомжей за еду — тоже в своем роде взлом повседневности.
Анна Моисеенко сняла про Абдумамада Бекмамадова фильм «Песня Абдула». Моисеенко — выпускница Школы документального кино Марины Разбежкиной и Михаила Угарова, и у них принято работать над произведениями по несколько лет: жить рядом с героями, проникаться их ценностями, фиксировать каждый шаг, каждый жест, каждую модуляцию голоса. Документалиста привлекла история Абдумамада, который 10 лет не видел свою семью, однако все это время работал в Москве именно для того, чтобы обеспечивать ее.
Она несколько лет снимала Абдулу в Москве, а потом отправилась вместе с ним в Таджикистан. Поначалу Моисеенко чувствовала себя немного неловко, ведь в традиционном памирском доме — всего одна комната. Все члены семьи едят, спят и проводят свободное время в одном помещении.
«Человек 10 лет не видел свою жену, а тут он приезжает вместе с какой-то посторонней женщиной, которая повсюду ходит за ним с камерой!» — рассказывала о своих опасениях Моисеенко. Однако на деле никакой неловкости не было! Более того, памирцы хотя и понимали, что потом запись будет переведена, все равно воспринимали российского режиссера как иностранца, который их не понимает, и совершенно свободно общались в ее присутствии. Режиссера поразило, что некоторые эпизоды, которые в «немом» виде казались обычными бытовыми сценами, после озвучки оказались крайне драматичными и экзистенциально значимыми кусками жизни героев.
Художник Хаим Сокол тоже по мере сил работает с мигрантами. Например, у него есть видеоролик, в котором гастарбайтеры воспроизводят сцену из «Спартака» Стэнли Кубрика — ту, где участникам подавленного восстания предлагают выдать предводителя, но каждый поднимается со словами: «Я — Спартак!» Сокол рассказал, что до сих пор встречает на улице участников этого проекта, те его узнают и исполняют римский жест приветствия. Таким способом Сокол как бы приглашал мигрантов присоединиться к большому эмансипаторному проекту, попробовать на вкус новый для себя культурный контекст.
Впрочем, важнее для художника другой проект. Это тоже небольшой ролик, в котором дворники в униформе выстраиваются в колонну с лопатами, по очереди бросают их на землю, как бы объявляя забастовку, а потом где-то за кадром звучит фраза: «Не получилось». Сокол считает, что это отлично суммирует многолетние попытки художников подружиться с мигрантами.
Петербургская художница Ольга Житлина, по выражению социолога Александра Бикбова, ведущего круглого стола, работает в жанре «экзистенциального активизма». Сначала она пыталась делать для мигрантов газету, задавала обычные журналистские вопросы: «Как вам вообще в России, не обманывают ли работодатели, не бьют ли полицейские, не кривятся ли обыватели?» Иностранные работники всегда отвечают одинаково: «Мне все нравится! Россия — великая страна! Дорогие братья-таджики, никогда, никогда не приезжайте сюда, пожалуйста!»
Житлина поняла, что действовать нужно иначе, и организовала Конкурс шутки имени Ходжи Насреддина. Это были такие свободные беседы мигрантов с художниками, журналистами, социологами. Их итогом стал сборник анекдотов, карикатур и своеобразных комиксов, в которых мигранты уже были довольно откровенны.
Можно сказать, что в общении с гастарбайтерами Житлина использовала Ходжу Насреддина так же, как психологи обычно используют куклу в беседе с изнасилованным ребенком.
А еще художница устраивала мобильную дискотеку. Это такая городская интервенция, когда разукрашенный автомобиль с колонкой на крыше въезжает на рынок — и тут же начинается праздник. Такая сюрприз-вечеринка: стоишь, торгуешь помидорами на «Апрашке», и тут бац — дискотека, танцуют все. Судя по видео, продемонстрированному на лекции, мобильная дискотека привела работников, покупателей и случайных прохожих в настоящее неистовство. И мигранты, и местные жители с диким энтузиазмом отплясывали под среднеазиатскую этнику вперемешку с бразильскими ритмами и электронными запилами.
Конечно, левые художники обсуждали довольно привычный круг тем. Могут ли угнетенные говорить? Как увлечь мигранта? Стоит ли оплачивать его участие в культурных проектах? Что делать, если мигрант предлагает руку и сердце? Нет, ну можно, конечно, отказаться, а все-таки: насколько такой отказ будет продиктован культурными стереотипами? Вы ему отказали бы, если бы он не был таджиком-гастарбайтером?
Вопросов много, а настоящий ответ в том, что «песни для рабочего класса» пока больше нужны не гастерам, а хипстерам, ищущим, куда бы излить весь нереализованный потенциал любви и нежности. Творческим молодым людям очень хочется любить кого-то, да так, чтобы ненароком не экзотизировать, не колонизировать, не цивилизовать. Это примерно как Ницше учил, что возлюбить надо не ближнего, а дальнего. Ну, вот они и возлюбили.