Тупик современного потребительства представляет собой наглядный пример лакановского различия между удовольствием (plaisir) и наслаждением (jouissance): с одной стороны, у нас есть потребитель, рассчитывающий свои plaisir, хорошо защищенный от всех видов домогательств и угроз здоровью; с другой стороны, у нас есть наркоман (или курильщик, или...), склонный к саморазрушению
Основная стратегия просвещенного потребительского гедонизма заключается в том, чтобы лишить наслаждение его чрезмерности, его тревожного избытка, того факта, что оно ничему не служит. Наслаждение допускается, даже желательно, но при условии, что оно полезно, что оно не угрожает нашему психическому или биологическому здоровью: шоколад да, но обезжиренный, кола да, но диетическая, кофе да, но без кофеина, пиво да, но без алкоголя, майонез да, но без холестерина, секс да, но безопасный секс...
Мы находимся здесь, в области того, что Лакан называет дискурсом Университета, в отличие от дискурса Господина: Господин идет до конца в своем потреблении, он не ограничен мелкими утилитарными соображениями (именно поэтому существует определенная формальная гомология между традиционным аристократическим господином и наркоманом, сосредоточенным на своем смертельном наслаждении), в то время как удовольствия потребителя регулируются научным знанием, распространяемым университетским дискурсом. Получаемое нами таким образом декофеинизированное наслаждение является подобием наслаждения, а не его Реальностью, и именно в этом смысле Лакан говорит об имитации наслаждения в дискурсе Университета. Прототипом этого дискурса являются многочисленные статьи в популярных журналах, пропагандирующие пользу секса для здоровья: половой акт полезен как и бег трусцой, укрепляет сердце, снимает напряжение, даже поцелуи полезны для здоровья.
Однако, похоже, есть одно серьезное исключение из этой счастливой вселенной здорового наслаждения: сигареты. Курение все больше и больше рассматривается как угроза, как смертельная зависимость, и эта его черта стирает все его другие характеристики (оно помогает расслабиться, помогает устанавливать дружеские контакты...). Усиление этого запрета легко различимо в постепенном изменении обязательного дисклеймера на пачках сигарет: много лет назад мы обычно обнаруживали нейтральное экспертное заявление, вроде предупреждения главного врача: «Курение вредит вашему здоровью». В последнее время тон становится все более агрессивным, переходя от университетского дискурса к непосредственному требованию Господина: «Курение убивает!» — четкое предупреждение о том, что чрезмерное наслаждение смертельно; более того, это предупреждение становится все больше и больше и сопровождается хардкорными фотографиями вынутых наружу легких, черных от смолы и т. д.
Неудивительно, что запрет на курение расширяется почти экспоненциально. Сначала все офисы были объявлены «свободными от курения», затем авиарейсы, затем рестораны, затем аэропорты, затем бары, затем частные клубы, затем университетские кампусы, территория в 50 ярдов вокруг входов в здания, затем — уникальный случай педагогической цензуры, напоминающий нам о знаменитой сталинской практике ретуширования фотографий номенклатуры — Почта США убрала сигарету с марок, на которых красовался фотопортрет блюзового гитариста Роберта Джонсона и Джексона Поллока. Эти запреты направлены против чрезмерного и рискованного наслаждения другого, воплощенного в акте «безответственного» закуривания сигареты и глубокой затяжки с нескрываемым удовольствием (в отличие от клинтоновских яппи, которые делают это, не затягиваясь, или которые занимаются сексом без фактического проникновения, или едят обезжиренную пищу) — действительно, как сказал Лакан, после смерти Бога больше ничего не позволено.
Лучшим индикатором этого нового статуса курения, как обычно, является Голливуд. После постепенного упразднения кодекса Хейса с конца 1950-х годов, когда все табу (гомосексуальность, откровенный секс, наркотики и т.д. и т.п.) были отменены, одно табу не только осталось, но и запрет на что был выведен на новый уровень, своего рода на замену множеству старых запретов кодекса Хейса: курение. В классическом Голливуде 1930-х и 40-х годов курение на экране было не только совершенно нормальным, оно даже функционировало как один из великих приемов соблазнения (вспомните, как в фильме «Иметь и не иметь» Лорин Бэколл попросила у Хамфри Богарта огонька). Сегодня единственные люди, которые курят на экране, — это арабские террористы, другие преступники и антигерои, и кто-то даже рассматривает возможность цифрового стирания сигарет из старых классических фильмов.
Симптоматично здесь неоднозначное отношение к электронным сигаретам (ЭС), которая функционирует как сахар без сахарозы: электрическое устройство, которое имитирует процесс курения табака, производя вдыхаемый туман, имеющий физическое ощущение, внешний вид и часто вкус и содержит никотин во вдыхаемом табачном дыме; но лишенное его запаха и предназначенное для исключения риска для здоровья. Большинство ЭС представляют собой портативные, автономные цилиндрические устройства размером с шариковую ручку, разработанные таким образом, чтобы напоминать настоящие сигареты или сигары. Иногда их запрещают на самолетах, потому что они вызывают привыкание; иногда их даже продают на самолетах. ЭС трудно классифицировать и регулировать: является ли она сама по себе наркотиком? Лекарством?
Но кто этот Другой, чье «зависимое поведение» — короче говоря, чье проявление чрезмерного наслаждения — так сильно нас беспокоит? Это ни кто иной, как тот, кого в иудео-христианской традиции называют Ближним. Ближний по определению преследует (harasses), а «преследование» (harassment) — это еще одно из тех слов, которое, хотя и относится к четко определенному факту, функционирует глубоко двусмысленно и создает идеологическую мистификацию. В самом элементарном смысле этот термин обозначает факты жестокого изнасилования, избиения и другие формы социального насилия, которые, конечно, должны однозначно подвергаться осуждению. Однако при традиционном употреблении термина «преследование» (harassment) это элементарное значение незаметно проскальзывает как осуждение любой чрезмерной близости другого реального человека с его или ее желаниями, страхами и удовольствиями. С другим нет проблем, если его присутствие не навязчиво, когда другой на самом деле не является другим. Толерантность здесь совпадает со своей противоположностью: мой долг быть терпимым к другому фактически означает, что я не должен подходить к нему слишком близко, не вторгаться в его/ее пространство.
Суды в большинстве западных стран теперь выносят обвинительное заключение, когда кто-то подает в суд на другого человека за его/ее преследование (преследование его/ее или нежелательные сексуальные домогательства). Преследователю может быть юридически запрещено сознательно приближаться к жертве, и он должен оставаться на расстоянии более 100 ярдов. Как бы необходима ни была эта мера, в ней все же есть что-то от защиты от травматического Реального желания другого: разве не очевидно, что есть что-то ужасно жестокое в открытой демонстрации своей страсти к другому человеку? Страсть по определению причиняет боль своему объекту, даже если ее адресат с радостью соглашается занять это место.
Следует сосредоточиться на том, какой тип субъективности подразумевается прни одержимости различными способами домогательств: «нарциссическая» субъективность, для которой все, что делают другие (обращаются ко мне, смотрят на меня...), является потенциальной угрозой, так что, как сказал Сартр давным-давно, ад – это другие. Что касается женщины как волнующего объекта, чем больше ее тело закрыто одеждой, тем больше наше (мужское) внимание сосредоточено на ней и на том, что находится под вуалью. Талибан не только заставлял женщин ходить на публике полностью закутанными, они также запрещали им носить обувь со слишком твердыми (металлическими или деревянными) каблуками и приказывали им ходить, не издавая слишком громкого щелкающего звука, который может отвлекать мужчин, нарушая их внутренний покой и преданность. Это парадокс избыточного наслаждения в его чистейшем виде: чем больше объект завуалирован, тем сильнее волнуют минимальные следы его остатка. Вот почему киберсекс — это самый политкорректный секс. Привлекательность киберсекса в том, что, поскольку мы имеем дело только с виртуальными партнерами, нет никаких домогательств.
Другой способ избежать домогательств — свести нашу сексуальность к удовольствиям, предоставляемым частичными объектами: нас все больше бомбардируют предметами-гаджетами, которые обещают доставить чрезмерное, но не требующее усилий удовольствие. Последняя мода здесь — это Stamina Training Unit, аналог старого доброго вибратора: устройство для мастурбации, напоминающее лампу на батарейках (чтобы нам не было стыдно носить его с собой). Вы вставляете эрегированный пенис в отверстие сверху, нажимаете кнопку, и объект вибрирует до момента вашего удовлетворения. Продукт доступен в разных цветах, степенях плотности и формах (волосатый или без волос и т.д.), которые имитируют все три основных отверстия для сексуального проникновения (рот, влагалище, анус). Здесь покупается только частичный объект (эрогенная зона), без неловкого дополнительного бремени необходимости иметь дело с другим целым человеком.
Как нам выжить в этом дивном новом мире, который подрывает базовые предпосылки нашей интимной жизни? Конечно, окончательным решением было бы, если бы каждый из нас принес на свидание соответствующий гаджет (один вибратор, другой — устройство для тренировки выносливости), и поэтому, вежливо поприветствовав друг друга, мы вставляем вибратор в устройство для тренировки выносливости, включаем их оба и оставляем все веселье этой идеальной паре, с нами, двумя настоящими человеческими партнерами, сидящими за соседним столиком, пьющими чай и спокойно наслаждающимися тем фактом, что, пока два устройства жужжат и трясутся на заднем плане, мы без особых усилий выполнили свой долг наслаждаться. Так что, может быть, если наши руки будут касаться друг друга, когда мы наливаем чай, и мы медленно погружаемся в интимность, мы можем находиться в постели, занимаясь настоящим интенсивным сексом без какого-либо давления суперэго — и романтика, таким образом, родится заново...
Одно во всем этом несомненно. Если бы сегодня Томас де Квинси переписал первые строки своего знаменитого эссе «Убийство как одно из изящных искусств», он, несомненно, заменил бы последнее слово (прокрастинация): «Стоит только человеку не в меру увлечься убийством, как он очень скоро не останавливается и перед ограблением; а от грабежа недалеко до пьянства и небрежения субботой, а там - всего один шаг до неучтивости и курения на публике».