Апокалиптическая жизнь мефистофелевского Зелига

О книге «Профессор апокалипсиса: все жизни Якоба Таубеса» (Professor of Apocalypse: The Many Lives of Jacob Taubes, by Jerry Z. Muller, Princeton, NJ, Princeton University Press, 2022, 656 pp.)

Около двадцати лет назад лекции Якоба Таубеса об апостоле. Павле, прочитанные в 1987 году, в год его смерти, и впервые опубликованные на немецком языке в 1993 году, были изданы на английском языке под названием The Political Theology of Paul. Это произошло вскоре после и незадолго до того, как вышли книги об апостоле Павле Алена Бадью и Джорджо Агамбена. Все эти три работы в совокупности стали частью более широкого академического интереса к мессианскому прочтению радикальной политики, которым занимался Вальтер Беньямин и которое разрабатывал Жак Деррида (также вдохновлявшийся Беньямином) в 1990-е гг. Английский перевод лекций о св. Павле Таубеса показал, что Таубес наконец-то попал в круг основной литературы в области, называемой тео-политикой, которая была для него интеллектуальным стимулом на протяжении всей жизни.

Как свидетельствуют неопубликованные письма к Ойгену Розенштоку-Хюсси, написанные вскоре после приезда в США в 1953 г., Таубес испытал глубокое влияние Беньямина, но он находился под столь же большим влиянием более консервативного крыла авторов (по крайней мере, по сравнению с самим Таубесом), писавших о взаимосвязи теологии и политики, таких как Карл Шмитт, Карл Лёвит и Ханс Йонас. В тех же письмах 1953 г. он энергично защищал интеллектуальную значимость и фигуру Лёвита против Розенштока-Хюсси, пренебрегавшего им. Значение Лёвита для Таубеса будет подчеркнуто и в предисловии к его книге Ad Carl Schmitt: Gegenstrebige Fügung, где он писал, что Лёвит (в своей книге «От Гегеля к Ницше» [1941]) открыл ему глаза на эсхатологическую политическую линию, идущую от Гегеля, через Маркса и Кьеркегора к Ницше[1]. Докторская диссертация Таубеса была написана под сильным влиянием как аргумента Лёвита об эсхатологической природе современной философии, так и трудов по гностицизму Ганса Урса фон Бальтазара и, наконец, работ Ханса Йонаса о социально-политическом историческом влиянии гностицизма. В отличие от Таубеса, Йонас стремился рассказать об апокалиптических и нигилистических тенденциях гностического наследия, чтобы противопоставить им более этичное и взвешенное отношение к жизни. Эрик Фёгелин, другой эмигрант, бежавший от нацистов из Австрии, имел еще более веские аргументы, чем Йонас, против разрушительной силы гностицизма и его непрерывной линии в революционном наступлении Просвещения на классический и традиционный символический порядок. Таубес позднее познакомился с ним и даже правил гранки первого тома «Порядка и истории» Фёгелина. После возвращения в Германию он попытался организовать дискуссию (которая в итоге не состоялась) между Хансом Блюменбергом (чья позиция была критической по отношению к Фёгелину и его тезису о том, что модерн коренится в религиозных движениях), Александром Кожевым и Фёгелином. Сам Таубес поначалу поразил Фёгелина, который сразу после встречи с ним отметил,что встретил «настоящего живого гностика» (195), который позднее удивил его, «продемонстрировав», почему сам Фёгелин был гностиком[2].

Таубес учился также у Лео Штрауса в 1948-49 гг. И хотя он был открыт для диалога с более консервативными мыслителями, такими как Фёгелин и Штраус, а также с наиболее известным бывшим членом НСДАП Карлом Шмиттом, и даже в нем заинтересован, в интеллектуальном плане он был гораздо более расположен к радикальным мыслителям (которые станут главными фигурами новых левых), таким как Герберт Маркузе, с которым он познакомился в 1953 году (в письмах к Розенштоку-Хюсси он также поет дифирамбы Маркузе).

Каким бы хамелеоном ни был Таубес, в его интеллектуальных приключениях присутствовали две пары констант: с одной стороны, его еврейство (он принадлежал к известному роду раввинов) и холокост; с другой, его апокалиптизм и радикальная, или эсхатологическая, политика. Маргарете Зусман он сказал, что американские евреи, поддерживавшие антикоммунизм, «не понимали, что рубят ветку, на которой сидят: „Ибо после поражения коммунизма они придут за евреями“» (107). Невозможно переоценить, насколько сильно американский интеллектуальный ландшафт после Второй мировой войны был сформирован немецко-еврейскими эмигрантами. Именно на данном ландшафте и во многом благодаря этим эмигрантам формировались ключевые политические месседжи и нарративы, выходившие из Америки и распространявшиеся по всему миру благодаря культурной гегемонии, которую она осуществляла над западным миром (включавшей культурные сети, поддерживаемые из Западной Европы). Эти нарративы и разделяемые ими политические позиции разошлись на два течения: новых левых и культурную политику идентичности, сформировавшуюся в 1960-70-х годах, и антикоммунистическую политическую культуру (примером которой служили Ирвинг Кристол, его жена Гертруда Химмельфарб и Дэниел Белл, входившие в тот же круг, в котором вращался Штраус), которая в конечном итоге породила неоконсерватизм 2000-х годов. В этом отношении Таубес оказался кодовым шифром для духа эпохи после Второй мировой войны, как и идей, которые стали ее определять. Благодаря энергичности и личному обаянию (которое, впрочем, зачастую было уловкой), он старался познакомиться со всеми, кто хотя бы что-то из себя представлял, причем не только в американской академии, но и в Израиле, Германии и Франции.

В Соединенных Штатах он некоторое время был редактором серии «Исследования в области гуманитарных наук» для издательства Beacon Press, хотя этот род деятельности далеко не соответствовал его амбициям. В список этой серии, начинающийся с «Эроса и цивилизации» Маркузе, вошли «Homo Ludens» Йохана Хёйзинги, «Суждение об истории и историках» Якоба Буркхардта, «Пути в утопию» Мартина Бубера, «Спиноза и подъем либерализма» Льюиса Фойера и «Гностическая религия» Ханса Йонаса, – книги. претендовавшие на статус современной классики (за исключением важной работы Буркхардта, являющейся классикой XIX века).

Когда Таубес покинул США и вернулся в Западную Европу, чтобы занять должность в Свободном университете Берлина и возглавить созданный специально для него Институт иудаики и герменевтики, его также вскоре привлекли к работе по подбору изданий для издательства Suhrkamp. От себя лично я могу сказать, что в 1981 году, когда я впервые поехал в Германию, работая над магистерской диссертацией, то был поражен и очарован недорогими изданиями Suhrkamp, в которых были представлены - подобно тому, как это делала Penguin Classics в англоязычном мире - книги, которые, казалось, обязательно нужно было прочитать, если хочешь понять мир, в котором живешь. Именно благодаря неустанным усилиям Таубеса по налаживанию связей его интеллектуальные вкусы сыграли столь важную роль в формировании современного канона. Среди его знакомых, которые либо украшали список Suhrkamp, либо приглашались на его коллоквиумы, были Ханс Блюменберг, Одо Маркванд, Ханс-Роберт Яусс, Райнхарт Козеллек, Йоахим Риттер, Дитер Хенрих, Герман Люббе, Юрген Хабермас (с которым он подружился только для того, чтобы рассориться с ним из-за желания Suhrkamp опубликовать Эрнста Нольте, который разозлил Хабермаса, утверждая, что нацизм был прежде всего реакцией на растущее влияние большевизма). Многие из них, а также многие другие, кого разыскивал Таубес, часто были авторами фельетонов в немецких газетах и вообще были известны немецкой образованной публике. Его талант «разведчика» и популяризатора распространялся и на многих французских авторов, когда их произведения еще не были известны в США и Германии. Еще во время подготовки докторской диссертации в Цюрихе он подружился с Люсьеном Гольдманом, а в 1964 г. познакомился с Мишелем Фуко. Гольдман и Фуко, а также Поль Рикёр, Пьер Бурдье, Жак Деррида и Луи Альтюссер (Таубес даже присутствовал на похоронах жены, которую Альтюссер задушил), румынско-французский писатель Эмиль Чоран - все они в итоге окажутся в списке Suhrkamp. Он также общался с венгерскими диссидентами из круга Лукача, такими как Агнеш Хеллер и Дьёрдь Маркуш (Таубес посещал Цюрих и общался с Лукачем во время подготовки докторской).

Затем он участвовал в немецком студенческом движении 1960-х гг. В отличие от Адорно и Хабермаса, которые критиковали иррациональность (которая для немцев, в отличие от их французских коллег, часто была синонимом фашизма), развязанную студенческими радикалами в Германии, Таубес приветствовал это движение как апокалиптическую возможность, которой он жаждал с тех пор, как увидел революционный потенциал для искупления мира у гностиков и эсхатологов. К этому времени он объявил себя маоистом, выступал с трибуны вместе с Маркузе и Руди Дучке и просил университет пригласить в Берлин американских «черных пантер» Анджелу Дэвис и Элдриджа Кливера.

В общем, Таубес был настоящим Зелигом интеллектуальной жизни в период между публикацией Occidental Eschatology и вплоть до своей смерти. (Для тех, кто не в курсе, Зелиг – это имя персонажа одноименного фильма Вуди Аллена 1983 года о человеке-хамелеоне, который присутствует почти на каждом крупном историческом событии в течение своей жизни и появляется рядом с великими историческими личностями). И всякая интеллектуальная биография, которая была бы справедлива по отношению к Таубесу, должна была бы также рассказать об идеях и главных персонажах той эпохи. Именно это и сделал Джерри Мюллер в своей книге «Профессор апокалипсиса: все жизни Якоба Таубеса» (Proofessor Apocalypse: The Many Lives of Jacob Taubes) - блестяще. Действительно, я не могу придумать лучшего обзора интеллектуалов и идей, которые сформировали современную эпоху, особенно когда речь идет о сети немецких эмигрантов в США.

Для истории, которую рассказывает Мюллер, также важен и сам человек, и его работы. И с этой задачей автор справился прекрасно. О работах, однако, сказать можно не так уж много, поскольку замечательным в достижениях Таубеса является то, что он практически не имел собственной авторской репутации до момента пока две его «не-книги» (лекции о св. Павле и совсем не толстая переписка с Карлом Шмиттом и размышления о нем) - не появились в печати. Хотя, как заметил Хорст Бредекамп, Ad Carl Schmitt в конечном итоге станет «одной из самых влиятельных публикаций о Шмитте, когда-либо написанных» (цит. по Muller, 503), примерно в то же время, что и журнал Telos в англоязычном мире, который дал новую жизнь Шмитту, по неосторожности сорвавшему свою послевоенную карьеру из-за своего президентства в Ассоциации национал-социалистических немецких юристов и антисемитски шуток. Увлечение Таубеса Шмиттом сформировалось в 1940-х гг. благодаря его дружбе с Армином Молером, который занимался Шмиттом, Эрнстом Юнгером и другими интеллектуалами нацистской эпохи для своей докторской диссертации, ставшей затем книгой The Conservative Revolution in Germany, 1918–1932: An Outline of Its Worldviews (1949), - учитывая его сочувственное отношение к Шмитту и Юнгеру, неудивительно, что Молер не очень хорошо воспринимался другими интеллектуалами того времени. Тем не менее, именно благодаря «правому» Молеру еврей Таубес в 1952 году впервые стал известен Шмитту. Молер передал ему письмо Таубеса о работе Шмитта, которое тот нашел интересным и проницательным.

Более двадцати лет спустя Таубес встретится со Шмиттом и вступит в диалог, который послужит реабилитации последнего для левых. Таков вывод Мюллера, и я думаю, что он не ошибается, когда говорит, что Таубес «сделал Карла Шмитта кошерным для посткоммунистических левых интеллектуалов, так же как посмертно опубликованные лекции Таубеса о «Политической теологии св. Павла» сделают кошерным для них и [апостола] Павла» (503). Два других тома переписки Таубеса, а именно один с Гершомом Шолемом, другой с Гансом Блюменбергом, также будут выпущены в виде книг. Кроме этих работ и нескольких сборников эссе, опубликованных после лекций о Павле, Таубес при жизни опубликовал только одну книгу - свою докторскую диссертацию «Западная эсхатология». Эта книга является одновременно и блестящим проектом по своему размаху и масштабу, и всего лишь компиляцией работ других ученых. Рудольф Ципкес, Маргарете Зусман и Рене Кёниг жаловались на то, что Таубес не признал, насколько его работа зависит от их научных трудов (80). Недовольными тем, что их авторство не было обозначено должным образом в этой книге, могли быть Йонас и Лёвит, но, если быть справедливым к Таубесу, если он и украл у них что-то, то уж точно, компенсировал это, сделав все возможное для популяризации их работ.

Одна из историй (правда, не упомянутая Мюллером) гласит, что, когда Таубес пригласил Ханса Йонаса обсудить «Западную эсхатологию», то он, не имевший ни малейшего представления о Таубесе, спросил Карла Лёвита, знает ли он автора или его книгу, на что Лёвит ответил: «О, да, я знаю эту книгу». «Ну и как, она хороша?» На что он, смеясь, ответил: «О, это очень хорошая книга. И это не случайно - половина ее написана вами, а другая половина - мной»[3]. Но справедливо и то, что отметил Вилем Стифхальс: хотя книга в значительной степени опиралась на Йонаса и Лёвита, оригинальность Таубеса заключалась в том, что он „объединил две перспективы: современного гностицизма [Йонас] и секуляризованной эсхатологии [Лёвит]“[4]. Как также справедливо отмечает Стифхальс, Таубес неизменно перерабатывал заимствованный материал, чтобы выработать свою собственную точку зрения. Более того, как я уже отмечал, трудно представить себе кого-либо, работавшего в то время в области философской теологии и политики, кого Таубес лично не искал и не пытался вовлечь в диалог, что оправдывает оценку Стифхальса, согласно которой «Таубес может считаться родоначальником и посредником послевоенных дебатов о современном гностицизме»[5].

Что же касается Якоба Таубеса как человека, то большая часть книги Мюллера – это попытка воздать по справедливости этому человеку, которого, хотя и не повсеместно, глубоко ненавидели многие люди, имевшие несчастье оказаться в хаосе (включавшем самоубийство его бывшей жены Сьюзан), который он оставлял вокруг себя своими манипуляциями, распространяя сплетни и флиртуя; по словам Джанет Авиад, он «получал определенное удовольствие от разрушения браков» и вообще был мастером манипулирования. Один его бывший коллега по Колумбийскому университету, которого я знал (он фигурирует в книге Мюллера - вместе с историей о том, как Таубес его подставил) - становится пунцовым при одном только упоминании его имени. Мюллер вспоминает, что «наиболее часто используемым словом для его описания было „демонический“, хотя другим „прилагательным“ к нему было „мефистофелевский“». Адорно писал о нем: «Я склонен думать, что Таубес - человек с хорошим интеллектуальным, но плохим эмпирическим характером» (289); Лео Штраус сказал, что «никогда не сталкивался с таким бесстыдным честолюбием», а Ханна Арендт назвала его «жалким и наглым» (225). И это лишь некоторые из наиболее взвешенных оценок его характера.

Пожалуй, самая известная ссора Таубеса имела место с Гершомом Шолемом, который так и не простил тому нарушения конфиденциальности в отношении работы одного из его докторантов с психологическими проблемами, которое привело к клинической депрессии учащегося, а также его жены. Мюллер рассказывает, что Сьюзен Зонтаг, которая в то время была замужем за Филипом Риффом (против которого Таубес также плел интриги у того за спиной) и несколько очарована Таубесом, упомянула о нем во время визита к Шолему. «Шолем побледнел и сказал им, что именно благодаря знакомству с Якобом Таубесом он осознал реальность морального зла в мире» (323). Другой человек, Жан Боллак, знавший Таубеса на протяжении десятилетий, был вынужден сказать дочери Таубеса: «Ты должна знать, что твой отец - воплощение зла» (404).

Тем, кто знал и ненавидел Таубеса, должно быть было очень неприятно видеть, как этот человек, который обманом и обаянием прокладывал себе путь к престижным научным должностям, который почти ничего не опубликовал после защиты докторской диссертации, который разрушал чужие браки, дружеские отношения и репутацию, стал чем-то вроде звезды на интеллектуальном небосклоне. Хуже того, что несмотря на многочисленные свидетельства невероятной способности Таубеса сканировать и обобщать, умело анализировать работы, которые он лишь бегло просмотрел, а также приводить огромное количество ссылок при обобщении различных сторон спора (как сказал Уолтер Сокел, коллега из Колумбийского университета: «До появления Google был Таубес»), - он также был мастером «впаривания чуши». Мюллер рассказывает следующую историю (которую сын Таубеса, Итан, также рассказал мне лично, когда я общался с ним почти десять лет назад): некоторые коллеги придумали вымышленного средневекового философа Бертрама Хильдесхаймского, который был посредником между томистской и скотистской школами. Зная, что Таубес находится на расстоянии слышимости, они начали обсуждать его теорию души. «Внимательно послушав некоторое время, Якоб «блестяще рассказал о психологии [несуществующего] Бертрама Хильдесхаймского и поразил присутствующих своими глубокими и всесторонними познаниями» (224). При всех грехах Таубеса – он сам говорил, когда его однажды спросили, как ему удается совмещать поедание свиных сосисок с представлением себя ортодоксальным евреем: «Я ортодоксальный еврей... но я также большой грешник» (449) - и при всем его интеллектуальном лукавстве, Таубес был блестящим человеком. И Джерри Мюллера можно поздравить с тем, что он проделал такую большую работу, не только передав сложности, парадоксы и демонический гений Таубеса, но и, что в некотором смысле даже более важно, написав замечательную интеллектуальную биографию США послевоенной эпохи и, в меньшей степени, Германии.

В качестве постскриптума я должен сообщить, что несколько лет назад, обнаружив упомянутые выше письма Таубеса в архивах Розенштока-Хюсси, я переслал их Джерри Мюллеру - так что мы знакомы, - и у нас есть черновой перевод этих писем Таубеса. Они столь же дерзки, сколь и блестящи, и вносят неоценимый вклад в понимание того, как чувствительность после Холокоста, образцом которой является Таубес, отличается от чувствительности Розенштока-Хьюзи, интеллектуального колосса, чьи самые глубокие травмы были получены во время Первой мировой войны. Наконец, какой бы замечательной ни была эта биография и какими бы умными ни были многие персонажи, украшающие ее страницы, у меня осталось ощущение присутствия интеллектуального самомнения не только у Таубеса, но и у всех тех мыслителей, с которыми Таубес дружил и которых часто критиковал или предавал. Хотя он был на стороне антиномического радикализма, который достиг своего зенита в 1960-х годах (что, пожалуй, очень точно подытожил сам Таубес в своей оценке того, в чем он расходится с Карлом Шмиттом, когда сказал, что у него «нет духовных инвестиций в мир как он есть»), поражает то, насколько соответствующие диагносты современной эпохи были уверены в своих диагнозах. И это в равной степени относится как к более консервативным мыслителям, которые не испытывали симпатии к антиномичному политическому радикализму, который исповедовал Таубес, так и к радикальным мыслителям, которые намеревались переделать общество, чтобы оно соответствовало их представлениям о том, каким оно могло бы быть, если бы их идеям следовали. Это то, что меня особенно тревожит. Это говорит о поколении мыслителей, которые, будучи довольно умными и начитанными, были очарованы своими способностями и, в конечном итоге, способствовали формированию интеллектуальной культуры, в которой умение ориентироваться в мире идей и приходить к решениям социальных и политических проблем дается относительно легко, в то время как мир, в котором мы живем, все так же расколот политически и погряз в геополитических конфликтах, как и раньше.

 

Agamben, Giorgio. The Time That Remains: A Commentary on the Letter to the Romans. Translated by Patricia Bailey. Stanford, CA: Stanford University Press, 2005.

Badiou, Alain. Saint Paul: The Foundation of Universalism. Translated by Ray Brassier. Stanford, CA: Stanford University Press, 2003.

Cooper, Barry, and Jodi Bruhn, eds. Voegelin Recollected: Conversations on a Life. Columbia, MO: University of Missouri Press, 2007.

Jonas, Hans. Memoirs. Translated by Krishna Winston. Lebanon, NH: University Press of New England, 2008.

Löwith, Karl. Von Hegel zu Nietzsche: Der revolutionaire Bruch im Denken des neunzehntenJahrhunderts. Zurich: Europa, 1941.

Styfhals, Willem. No Spiritual Investment in the World: Gnosticism and Postwar German Philosophy. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2019.

Taubes, Jacob. Ad Carl Schmitt GegenstrebigeFügung. Berlin: Merve Verlag, 1987.

Taubes, Jacob. Der Preis der Messianismus: Briefe von Jacob Taubes an Gerschom Scholem und andereMaterialien. Herausgegeben von Elettra Stimilli. Würzburg: Königshausen& Neumann, 2006.

Taubes, Jacob. From Cult to Culture: Fragments Toward a Critique of Historical Reason. Edited by Charlotte Elisheva Fonrobert and Amir Engel, with a preface by Aleida Assmann and Jan Assmann. Stanford, CA: Stanford University Press, 2009.

Taubes, Jacob. Occidental Eschatology. Translated by Jacob Ratmoko. Stanford, CA: Stanford University Press, 2009.

Taubes, Jacob. The Political Theology of Paul. Translated by Dana Hollander. Stanford, CA: Stanford University Press, 2004.

Taubes, Jacob. To Carl Schmitt: Letters and Reflections. Translated by Keith Tribe. Introduction by Mike Grimshaw. New York: Columbia University Press, 2013.

Taubes, Jacob, und Hans Blumenberg. Briefwechsel 1961–1981 und weitereMaterielen. Edited by Herausgegeben von Herbert Kopp-Obersterbrink and Martin Treml. Frankfurt Am Maine: Suhrkamp, 2013.

Taubes, Susan. Die Korrespondenzmit Jacob Taubes 1952. Paderborn, Germany: WilhelmFink, 2014.

 

Источник: Wayne Cristaudo. The Apocalyptic Life of a Mephistophelian Zelig // The European Legacy. Toward New Paradigms. Special Issue. Vol. 29; No 3-4, 2024. P. 406 – 412.

 

Пер. с англ. Борщ И.В.

тэги
читайте также