Любая социальная теория пользуется языком интереса
Среди других критиков опытов Навального в социологии вы выделяетесь тем, что в принципе полагаете значимость опросов несколько преувеличенной.
Это текущая жизнь. Это то, в чем мы живем. Даже не давая материала для глубокого, всестороннего анализа, опросы общественного мнения дают своего рода слепок, как фотография дает воспоминание или представление о месте, где мы, возможно, никогда не были – разумеется, неполное, но часто необходимое. Или – как географическая карта.
Второй момент состоит в том, что социология сейчас становится наукой опытной, экспериментальной, в какой-то мере, это отработка методик, даже людей, создание общественного имиджа социологии. Я просто все время говорю о том, что на этом ни в коем случае не стоит зацикливаться потому, что социологические исследования – это только одна, очень небольшая часть всей огромной социологической работы.
Известно, что в представлении обывателя социология зачастую сводится к опросам общественного мнения.
Здесь даже глубже. Я бы хотела подчеркнуть, что увлечение «социальными фактами» очень опасно. Потому что нам кажется, что то, что нам ответили и то, что мы констатировали – это и есть социальный факт, а на самом деле, пока мы его не осмыслили, не сопоставили с другими, даже и относящимися к прошлому – это вообще не факт, а констатация. Часто она к тому же может быть ложной и завести нас в нашем заблуждении довольно далеко. Это можно наблюдать повсеместно.
Например, пишут о России как о феодальном обществе, а потом сами же оказываются в плену этой метафоры, начиная искать в феодализме объяснение сегодняшней российской действительности. И «пассивность», и «лень» населения и много что еще начинает циркулировать в качестве своеобразных мифологем, которые на следующем витке спирали выступают уже в качестве объяснений.
Составляет ли проблему сам факт политической инструментализации социологии? Кажется, на западе для партий порядке вещей иметь собственные социологические службы.
Подобные исследовательские фонды существуют и в США, и в Европе. В этом нет ничего страшного, попросту потому что это неизбежно. Как это ни смешно, социология всегда будет в определенном смысле партийной. Но не в том смысле, что она будет принадлежать партии как институции. В этом как раз ничего хорошего нет, пусть это и социально неизбежно. Мы ведь понимаем, что должен быть политический субъект, который заинтересован в получении социальной информации. Я говорю о партийности социологии в том смысле, что это всегда критическая теория.
В чем кризис современной социологии, не только, кстати, российской? Она, стремясь быть совсем-совсем наукой, очень боится интерпретировать и пытается оперировать фактами по модели естественных дисциплин. Она боится объяснять, анализировать, выявлять подоплеку явлений и часто сводится к описанию. В то же время критическая теория всегда будет что-то описывать и интерпретировать не в пользу определенного класса, но с позиций классового анализа, с позиции интереса. Любая социальная теория пользуется языком интереса. Это не обязательно означает, что она служит какому-то интересу.
Это значит, что любое явление она объясняет с данных позиций.
На ваш взгляд, где именно проходит грань между наукой и политической деятельностью?
Наука и политическая деятельность – абсолютно разные вещи. Наука стремится к установлению истины, пусть даже сейчас это не модно, - без этого науки нет. Социология мыслит категориями интереса, но при этом истина, которую она должна восстановить как наука – объективна и беспристрастна. Политика, если это именно политика, а не политиканство – совершенно другая деятельность. Это преобразование общества через властные институты, через применение власти. Просто разные сферы деятельности.
Но всегда ли тот же волонтер, например, из структуры Навального, может развести внутри себя волю к истине и политическую вовлеченность?
Я не верю в то, что ученый может быть абсолютно беспристрастным. Здесь я стою на несколько старомодных гегелевских позициях, согласно которым без страсти, увлечения не бывает ни науки, ни творчества – вообще ничего. Конечно, человека могут подвести его политические взгляды. Он может очень захотеть увидеть то, чего нет, но что соответствует его взглядам. Может быть, в социальных науках это сделать легче, чем в естественных. Хотя такие ошибки случаются и в естественных, и в точных науках, которые не так безусловны, как нам кажется со стороны. Но это вопрос добросовестности ученого. В социальных науках действительно велик соблазн всякого рода спекуляций. Истина труднее верифицируется, а значит, есть больше соблазнов ее подтасовывать. Поэтому социальные науки развиваются по сравнению с техническими и естественными – очень маленькими шажками. Социальные науки идут пешком, в то время как естественные и точные – летят на ракете. Именно из-за этих внутренних сложностей. Впрочем, это не говорит о том, что социальная наука – не наука. У нее просто очень сложный предмет.
На ваш взгляд, что сейчас происходит в профессиональном сообществе социологов? С одной стороны, наблюдается своего рода консолидация (симптомом которой служит открытие и совместная экспертиза внутренних опросных процедур российскими поллстерами), с другой – ощущается определенный конфликт, связанный опять же с различиями в оценке эффективности «большой тройки».
Я больше склонна следить за развитием теории. Ей, на мой взгляд, не хватает критичности. Мы еще не преодолели то, что я называю травмой марксизма. В марксизме очень много живых, необходимых любой социальной критике идей. Собственно, серьезно работать в аналитической социологии, о которой я говорю, которая не просто фактики описывает, а стремится заниматься социальным анализом и прогнозированием – без марксизма невозможно. Но интеллектуальное становление большинства социологов в нашей стране прошло еще в советское время, когда марксизм вводился в практически принудительном порядке, причем не нормальный живой марксизм – нет, в качестве единственно верного учения навязывали некий обрубок, идеологизированного уродца. Отсюда, у этого поколения ученых сформировалось стойкое отторжение всего, что связано с марксизмом. Это характерно не только для нашей страны, просто в силу понятных причин мы в наибольшей степени от этого пострадали. Все последние 20-30 лет социология и социальная теория вообще бежит от марксизма. Главным образом все-таки в России, на Западе определенное примирение уже произошло. А мы все убегаем, и за счет этого лишаемся ресурсов развития критической теории.
Что касается «большой тройки», здесь мы имеем дело с проблемой монополизации истины, весьма распространенной в науке, а в социальной науке составляющей уже своего рода рутину. Сейчас все к этому подталкивает. Так, везде абсолютно неоправданно стремятся канализировать развитие науки. Есть лишь определенные журналы, которые считаются нормальными, определенные типы конференций, определенные режимы научной активности. Это приводит к тому, что начать заниматься наукой – очень сложно. Начинающему исследователю закрыт вход в серьезные журналы, он нигде не может набрать нужный академический вес. Все это ведет к тому, что на вершине оказываются те выдвинувшиеся спонтанно фигуры, способные внести реальный вклад в научное знание, а те, кто раньше других захватил выигрышные позиции. Подобное происходит везде, но в социальном знании эти процессы наиболее заметны.
Верно ли будет сказать, что осеннее «фиаско» социологов, повлекшее колоссальный имиджевый урон для всей отрасли, в определенном смысле знаменует кризис того подхода к социальному знанию, который пытается мыслить его по образцу технических дисциплин?
Думаю, это действительно так. Дело в том, что эта мода сама по себе – эффект ряда господствующих тенденций в современной науке. Меня умилила фраза Навального о том, что есть, мол, разработанные методики, остается лишь применить их. Конечно, такое мог сказать лишь внешний для дисциплины человек. Проблема в том и состоит, что социологические методики нуждаются в довольно тонкой адаптации к той социальной реальности, в которой работает исследователь. Речь не идет о том, чтобы грубо приспособить, а о том, чтобы адекватно оценить, какие инструменты применимы, какие – нет. Проблема социологических опросов, которые сейчас все ругают – это, во-первых, довольно прямолинейное применение методик, которые обычно разработаны не на каком-то «универсальном» материале, а на базе достаточно уникальной ситуации западного общества (почему-то мы никак не можем себе в этом признаться), а во-вторых, в отсутствии критической теории, целостной концепции общества. Часто это проявляется в достаточно странных вопросах, например - о политических взглядах. Их формулировки отражают путаницу в головах самих социологов. Зачастую вопросы строятся на допущениях буквально в духе «если социальное государство, то – отсутствие демократии; если рынок – то демократия торжествует». Неудивительно, что люди так же путано отвечают. А мы вместо фактов получаем набор ответов, с которыми не очень понятно, что делать.