Вообще это первая социальная (переживаемая обществом) катастрофа в России периода доминирования социальных сетей. То есть, помимо прочего и более важного, она служит еще и сильным общественным индикатором
Вообще это первая социальная (переживаемая обществом) катастрофа в России периода доминирования социальных сетей. То есть, помимо прочего и более важного, она служит еще и сильным общественным индикатором. Реакция на нее становится открытой, ее можно наблюдать, анализировать. Мне еще кажется, у нее может быть долгий эффект — она может изменить общество.
Сдвинуть как-то оптику восприятия, сфокусировать на понимании чужой боли. Или даже больше — она может вновь обозначить этические границы, в значительной степени стершиеся, то есть вообще продемонстрировать, что возможна социальная (не только индивидуальная) этика. Уже сейчас прошли размежевания, возникла полемика не по политическим, а по этическим вопросам. Это в первую очередь вопросы реакции, индивидуального поведения на фоне общего события. Такого давно не было. Безусловно, и в украинской истории много этического, но в ней этика очень сильно смешана с политическим, и трудно отделить одно от другого; этика здесь часто подменяется идеологией. Есть, правда, риск, что в египетской истории память окажется короткой. Но где-то в подсознании всё равно это событие останется.
Я думаю, что действия РБК, давшего фото из сетей погибших, исторически правильные. Чем менее абстрактна боль, тем она сильней и значит долгосрочней. Тем сильнее ее социальный эффект.