Публицист Борис Межуев ответил на текст политтехнолога Глеба Кузнецова: «Пока я находился в местах с затрудненным доступом в Сеть, Глеб Кузнецов написал некий публицистический ответ на мой опус, который в изначальном варианте назывался „Радикализм частной жизни“».
«Правда, в том, что я действительно пытаюсь найти общий язык между левой идеей и идеей консервативной — и обнаруживаю ее как раз в принципе „общего дела“, противопоставленного пафосу „частной жизни“. И здесь — радикальный отход от консерватизма в понимании Берка и сближение с левыми теоретиками типа Ханны Арендт с ее разделением „ойкоса“ и „полиса“. Единственное, что я не могу взять в толк, причем здесь „апология войн и насилия“. Откуда это извлекает Глеб Кузнецов?» — пишет Межуев.
«Текст программный. Коротко и по делу. „Частная жизнь“ — семья, дети, своя франклиновская „торговлишка“, которая по его мысли „сделает тебя большим человеком“ — это все не консерватизм правильный. А правильный консерватизм — это партсобрания, кубанки, войска, Донбасс, Приднестровье, скрип портупей и общих целей, почему то обязательно военно-геополитических. Ну и последний тезис про частную жизнь, как „неверного союзника государственного порядка“ — это очень удачно», — цитирует тезис Кузнецова публицист и отвечает: «„Партсобрания“ — а что плохого в партсобраниях, кокусах, партийных ячейках, в принципе общении граждан между собой? Я действительно думаю, что это то, чего не хватает Отечеству. И Кузнецов правильно почувствовал мессидж моего текста: Союз погиб не столько из-за политизации, сколько из-за деполитизации. И русский настоящий консерватизм родился во многом как демократический протест против либерального авторитаризма, который хотел искусственно отбросить людей в частную жизнь».
После этого Борис Межуев привел еще одну цитату: «Собственно, поэтому на мой взгляд СССР, о котором тоскуют социал-этатисты, и отправился в ад. Потому что не видел в человеке и его жизни того самого союзника. Человек справедливо в ответ не видел в государстве союзника своего. И плевал на такое государство.
Ну и отдельно важно, что автор отказывает в существовании и основе общества в традиционном нерусском консерватизме — группе по интересам, основанной на традиции, носителе порядка и ценностей. Семья, церковь, община, цех — и так далее. Есть человек, которому — скотине — доверия нет никакого, потенциальный изменник, „равнодушный ко всем призывам морали и совести“, способный лишь прожрать свое государство. И есть „государственный порядок“, святой и правый, который надо от человечка-гада охранять.»
«Ну тут доля правды есть — конечно, если игнорировать „частную жизнь“ и пытаться ее по-оруэлловски изжить, она рано или поздно взбунтуется, что и говорить. Но это еще не делает „частную жизнь“ для нас главной консервативной ценностью. Действительно, мы всегда будем ощущать в ней некую подлянку — одновременно и анти-государственную и анти-демократическую. Думаю, как раз в этом и будет состоять наш отечественный консервативно-демократический синтез, который может быть как бы выше разделения на правое и левое», — отвечает Кузнецову Межуев.