Август с некоторых пор стал судьбоносным месяцем российской истории. Двадцать два года назад фактически была подведена черта под советской историей и перед страной, казалось бы, открылись новые горизонты. О событиях августа 1991 года, их причинах и движущих силах, а также о параллельных процессах в Китае, эксперты Центра политического анализа поговорили с профессором НИУ-ВШЭ Олегом Матвейчевым.
Олег, а где Вы были во время путча - 19 августа 1991 года?
О.Матвейчев: Был я в городе Ульяновске (бывшем Симбирске), на родине Владимира Ильича Ленина, провинциальном, среднерусском городке. Сидел, писал книги в квартире своего дяди, находившегося в отпуске. Я в одиночестве смотрел на творившееся в Москве по телевизору и заодно общался с бабушками возле подъезда. Реагировали они просто: что бы ни произошло, они бы поддержали. Все просто ждали, в какую сторону качнется чаша весов. Никаких попыток протестовать против ГКЧП или выступать за него не наблюдалось. В каком-то смысле они признавали правду за обеими сторонами: вроде бы в стране творится беспредел, докатились до ручки и нужны какие-то чрезвычайные меры, но ведь и Ельцин правильно говорит. К тому же Горбачева куда-то заперли, непонятно что происходит и остается только ждать развязки. Вот народ сидел и ждал развязки – кто победит, тот и молодец.
По итогам тех дней я сделал вывод, что активное меньшинство способно менять ход событий и устанавливать свою власть, а основная масса населения будет склонна смириться с происходящим.
Что, на Ваш взгляд, представляет собой это меньшинство?
О.Матвейчев: Активное меньшинство, которое и организует выходы на площадь, захваты почты и телеграфа. Ничего не изменилось в этом плане за сто лет.
Вы не путаете активное меньшинство с массой, которой руководят организаторы?
О.Матвейчев: Это она и есть, меньшинство сначала нужно подготовить.
Так, может быть, под активным меньшинством выступают все-таки организаторы?
О.Матвейчев: Это меньшинство меньшинства. Организаторов совсем немного, а тех, кто выходит - всего десятки тысяч. В многомиллионной стране они действительно представляют собой меньшинство.
Но в феврале 1917 года вообще все началось с десятка человек, которые взбунтовались в казармах, и только потом это выплеснулось в город… Правда, идут споры, были ли перебои с хлебом в Петрограде организованы или стали следствием бардака…
О.Матвейчев: Бардак заключался не в том, что не было организаторов, а в том, что разных организованных групп интересов в 1917 году было много. В одном Генштабе сидело минимум три группы, у каждой из которых была своя стратегия. Если бы они просто сидели и не знали чего делать, то это был бы настоящий бардак, а так наблюдалось противоборство множества группировок.
Если вернуться к 1991 году, видим ли мы там противоборствующие группировки? Мы видим скорее старые элиты, которые не хотят уходить и молодежь, которая их подпирает… Или все-таки речь идет о том, что существовали группы, которые были заинтересованы в распаде существовавших производственных цепочек и овладении собственностью?
О.Матвейчев: Я поддерживаю теорию, согласно которой тот же Ельцин, и в значительной степени Горбачев, были в курсе готовящихся событий, но каждый допускал их по-своему. Зная высшие чиновничьи круги, я не могу поверить, что среди «заговорщиков» не нашлось человека, который тут же не сдал планы другой стороне. Он мог сделать это на всякий случай: вдруг не получится, а я вроде как всегда был рядом.
Горбачев, получается, не хотел перезаключения Союзного договора?
О.Матвейчев: Он хотел этого, но хотел и некоей провокации, рассчитывая влезть на БТР вместо Ельцина. Он думал: пусть эти ребята из ГКЧП попробуют, у них ничего не получится, а я с триумфом вернусь из Фороса как законный правитель, подавлю противостоящую мне группировку, и потом уже будет новый Союзный договор. Но эту инициативу перехватили другие люди, тот же Ельцин, который все знал, но готовился к своему сценарию.
История с Союзным договором на этом закончилась и превратилась в Беловежские соглашения… Но эйфория от «демократической революции» еще некоторое время ощущалась и помогла пережить голод и развал 92-го и последующих годов. Некое отрезвление началось только в 93-м, когда танки стали стрелять по парламенту. Любопытно, что у молодежи события 91-го и 93-го спаяны в одно, а у тридцати-сорокалетних из 91-го года 93-го не видно. Мы считали, что СССР, конечно, плохо, что развалился, но интеграционные процессы в экономике помогут ему собраться заново – дескать, мы никуда друг от друга не денемся. Зато у нас демократически избранный парламент! Да, кушать пока нечего, но рынок все наладит и вообще скоро наступит рай…
О.Матвейчев: У себя лично я такого ощущения не помню, наверное, потому что был изначально своего рода реакционером. Хотя я был сначала неформалом, поддерживал перестройку, но с других позиций. У меня были левацкие, а затем и просталинские настроения. И когда я увидел, что «демшиза» - а так уже тогда начали выражаться - приходит к власти, мне стало обидно.
Путч я посчитал провокацией, обвинял членов ГКЧП в слабости. Вот если б на их месте оказался генерал Лебедь, вот тогда бы было все гораздо круче.
Еще бы я сопоставил наши события августа 1991 года событиям на площади Тяньаньмэнь в Пекине. Практически все процессы в СССР и КНР шли синхронно. Причем в Китае произошли настоящие боевые столкновения. Дело в том, что тамошний аналог Ельцина – Ху Яобан, выступавший за демократические реформы и пользовавшийся поддержкой всей молодежи, умирает, и по Китаю распространяется слух, что его убили «старые коммунистические грымзы». К тому же Ху Яобана похоронили не как члена Политбюро со всеми почестями, а как простого смертного и это вызвало негодование. Оказалась перекрыта крупнейшая железнодорожная ветка Пекин-Шанхай и т.д. Было очень мощное народно-демократическое движение, но их 89-й закончился иначе. Власти КНР сумели железной рукой навести порядок и свернуть политическую либерализацию. Китайцы пошли по другому пути: они оставили экономическую либерализацию как предлагал Дэн Сяопин, а в политической и идеологической области все процессы «подморозили».
У нас же произошла либеральная монополизация политического спектра…
О.Матвейчев: У китайцев либеральный дискурс до Тяньаньмэнь тоже набирал силу. В «Жеминь Жибао» появлялись статьи в духе «Коммунизм должен быть отброшен». Китайский телесериал «Желтая река» был сродни советской ленте «Покаяние». Его показывали по центральному телевидению Китая. Его просмотрели миллиарды человек. После событий на площади все это моментально прекратилось.
Какую роль в августовских событиях 1991 года сыграл вопрос о частной собственности? Стремились ли к овладению ей некоторые группировки или у советских людей за несколько поколений начисто вытравили это понятие?
О.Матвейчев: Частная собственность как явление все же было советским людям знакомо. Я не стал бы тут мазать советской людей одной краской. Сущность любой своего рода гражданской войны в этом и заключается – есть много разных группировок, которые добиваются разных целей. Успеха достигают одна или две или возникает равнодействующая их усилий. К тому времени уже возникло много группировок. Неформальное движение, к которому я принадлежал с 1985-1986 гг., вбирало в себя десятки самых экзотических групп, покрывая все сегменты общества.
Когда мы сейчас говорим о нынешних националистах или либералах, то это представляет собой бледное подобие тогдашнего политического спектра. Были какие-то анархо-синдикалисты, анархо-индивидуалисты и т.д.
Почему же все-таки победили либералы, а не условное общество «Память» или левые реформисты?
О.Матвейчев: Никто не может дать ответа на этот вопрос, но проблема, как мне кажется, заключается в том, что все группировки, в сущности, сообща работали на слом советской системы. В каком-то смысле они помогали друг другу. Когда те же либералы шли к власти, они не ставили задачу сокрушить Советский Союз. Они мечтали, как и американцы, кстати говоря, что на всей территории СССР установится либеральный режим, а распад не случится. Но тут им на помощь пришли «кровные враги» - националисты с лозунгами «хватит кормить Среднюю Азию». Либералы поняли: черт побери, если действительно произойдет раскол Советского Союза, то мы, имея в Верховном Совете РСФСР большинство, захватываем власть и выкидываем Горбачева. Параллельно им рукоплескали сепаратисты из всех союзных республик. Получается, что вроде бы противоположные силы делали одно дело.
Я всегда говорил, что у России две беды: западники и славянофилы. Когда они вдобавок сходятся по каким-то вопросам и взаимно усиливают друг друга, то опаснее для России нет ничего.
Это к вопросу о нынешней моде на так называемую национал-демократию. В начале же 90-х была актуальна связка либералов (сторонников рыночных реформ) и демократов, которые имели различные взгляды, но сумели заключить тактический союз с первыми.
О.Матвейчев: После путча на общество «Память», на сталинистов, на антирыночников, был наклеен ярлык «красно-коричневые». И тогда демократам пришлось выбирать. Они вроде не либералы, не демсоюзовцы, не Новодворская. Но быть с «красно-коричневыми» - получается, быть рядом с прошлым.
Какие мы можем сделать выводы из августа 91-го?
О.Матвейчев: Я согласен с тем, что Россия исчерпала лимит на революции. Революции происходят в недоразвитых странах. У них постоянно путчи, революции, перевороты. Посмотрите сколько времени нет революций в Англии, США, Франции. Они экспортируют революции нам. После революций у нас возникает хаос, в результате которого мы отстаем. А они за счет своей стабильности получают хороший инвестиционный климат и возможность нами манипулировать.
Готово ли наше государство отстоять свою независимость и не дать революции свершиться?
О.Матвейчев: Решимость такая в верхах есть. Вопрос еще в умении.
Может быть, нам пора уже прекратить импорт революции и стать самим ее экспортерами? Семьдесят лет ведь нам это удавалось.
О.Матвейчев: Я бы не возражал.