Инстинкт в международной политике

Турция долго казалась «няшечкой». Многим россиянам. Начиная с «челноков», по сути, открывших эту страну ещё при позднем Горбачёве, и заканчивая тётками, отправляющимися утолить сексуальный голод с горячими Салимами и Мехметами. О миллионах туристов и говорить нечего.

Тем неожиданнее для многих стало жёсткое проявление враждебности со стороны Турции, целенаправленно и демонстративно сбившей в небе Сирии наш самолёт. Причём сбившей с обстановке пусть «как бы» и «квази-», но заявленного союзничества в войне против террористов. Пусть даже мы с турками по-разному трактуем, кто совсем террорист, а кто «умеренный», — это не повод ссаживать с неба союзный самолёт.

Это демонстрация. Демонстрация претензий на свои исключительные права на то, что турки же объявили своими исключительными правами.

Между прочим, у них так было всегда. С самого появления османов в Малой Азии. Ещё тогда царившая здесь Восточная Ромейская империя, ныне именуемая Византией, сталкивалась с, мягко говоря, своеобразным пониманием турками международного права — даже того, что под этим подразумевалось в те средневековые времена. Договоры, с ними заключаемые, действовали только до тех пор, пока османов не посещала мысль о том, что им что-то нужно — новых земель, новых рабов или чего-то ещё.

Нет, это не были набеги за добычей, сродни половецким или татарским, известные нам по нашей истории. Не было это и традиционными европейскими конфликтами из-за какой-нибудь Козьей пустоши, права на которую были спорны и запутаны ещё со времён франков и лангобардов. Это были интервенции, не обусловленные никакими причинами, кроме расчёта на собственные силы и убеждённости в собственном праве на агрессию. А оно считалось обоснованным изначально. Во-первых, по религиозным соображениям — когда планировалась война против «неверных». Во-вторых, по соображениям силы — на все прочие случаи.

Отсюда и убеждение в своей вечной правоте. Ведь согласно исповедовавшемуся османами религиозному праву договоры, подписанные с неверными, не стоили даже бумаги, на которой были написаны. Войны же с единоверцами и вовсе законных оснований не требовали: на Востоке прав тот, кто сильнее.

И вот такое государство — в период, что важно, наибольших его успехов, когда оно простиралось от Месопотамии до Корсики и успешно воевало под Ниццей, — столкнулось в 1541 году с русскими. И сразу же получило звонкую оплеуху: поддержанное турецким контингентом, прежде всего артиллерией, стотысячное крымско-татарское войско не сумело взять оборонявшиеся только местными гарнизонами Зарайск и Пронск. Не помогла и турецкая артиллерия. А когда к осаждённому Пронску стала подтягиваться русская армия, крымскотатарско-турецкое воинство бежало за Дон, бросив ту самую артиллерию.

В 1563 году сам Сулейман Великолепный, самый великий султан из династии Османов, при котором его империя находилась на пике могущества и территориальной экспансии, задумал уже самостоятельно покарать Россию. За то, что та покорила Астрахань, кою Сулейман относил к зоне исключительного турецкого влияния. Правда, сам поход состоялся уже без него, но его сын Селим потерпел сокрушительное поражение, сравнимое с тем, которое понёс позднее в России Наполеон. Посланное под Астрахань 75-тысячное войско, включавшее 15 тысяч янычар, дошло до города. А в тылу у него целая армия строителей начала рыть для прохода турецкого флота канал между Доном и Волгой, предшественник нынешнего Волго-Донского. Тут, пожалуй, поторопился русский воевода князь Пётр Серебряный: не дал его достроить, чтобы потомкам не надрываться. В остальном он действовал безупречно, как позднее Кутузов: с 15 тысячами воинов победил 50-тысячное крымскотатарское войско, а османских янычар пустил возвращаться домой по зимней степи, как Кутузов отпустил французов. Березины там не было, но это туркам не помогло: по оптимистичным сведениям, к месту старта нашествия вернулся один из десяти.

Затем турок били под Чигириным, Азовом, Хотином, Яссами, Очаковом и так далее. Победами над ними впервые прославился Александр Суворов, 285-летняя годовщина со дня рождения которого была отмечена как раз вчера и словно нависла грозным символом над всем, что произошло и явно произойдёт ещё после злосчастного запуска турецкой ракеты «воздух-воздух». Князь Потёмкин-Таврический, взяв Очаков, тем самым ликвидировал даже самого тогдашнего султана Абдул-Хамида, которого сразил инсульт при известии о катастрофическом поражении. Михаил Кутузов в 1811 году на турках отработал свою стратегию стратегического окружения, с помощью которой годом позже блистательно уничтожил армию Наполеона. В 1829 году русские стояли у порога Константинополя, и только угрожающее вмешательство тогдашнего «лидера свободного мира» Англии не дало войскам фельдмаршала Дибича захватить его. В неудачных для России Крымской и Первой мировой над собственно Турцией были одержаны блистательные победы…

Словом, из 12 только крупных русско-турецких войск Россия победила в девяти, две окончились «вничью» и лишь в одной победила Турция — о время Прутского похода Петра I в. 1713 году.

Вот поэтому те, кто бывал в Турции не в челночном набеге и не в отпускной неге, хорошо знают, как турки к нам относятся. Не любят, мягко говоря. Слово «рус» несёт довольно ясную негативную коннотацию. И если события — наподобие вчерашнего — сколют вдруг лаковую оболочку принятой в наше время международной культуры и бизнес-обходительности, то немедленно прорывается замешанная на османском чувстве исключительности и памяти о постоянных поражениях… ненависть — давайте уж будем честными. Нет, не в народе, конечно, — частные люди обычно такими чувствами по отношению к целым народам не грешат. Ну, если войны с ними нет, конечно. А вот элиты…

А вот турецкие элиты до сих пор исходят по отношению к окружающим народам из чувства своего османского превосходства, ностальгии по исчезнувшей империи и невесть почему вечно возрождающегося убеждения в случайности всех поражений. В особенности — от русских, которые теми же элитами считаются людьми второго сорта.

Это инстинкт.

Можно быть уверенным, что именно этот инстинкт сработал, когда турецкое руководство принимало решение о показательной расправе над русским самолётом. Ведь оно, руководство, объявляло уже сирийскую сторону общей границы бесполётной зоной! Оно решило — и доказало это делом, — что только турецкая авиация имеет право бомбить неугодных на сопредельных территориях! Оно предупреждало этих русских, что даже случайное нарушение этих зон — и уж тем более собственно турецкой территории! — будет караться расстрелом!

И это значит, что русские сами виноваты, что предпочли не расслышать османского приказания…

Заглядывая в историю, обнаруживаешь, что почти все русско-турецкие войны так и начинались: срабатывало в османах ретивое — и устраивали они что-то подобное вчерашнему нападению на самолёт. То российского посла бросит в Семибашенный замок, в тюрьму, то Проливы в нарушение конвенции перекроет, то христиан, находящихся под протекторатом России, вырезать начнёт. Всё тот же инстинкт.

Нет, русские тоже не были зайчиками. И с турками дрались немилостиво. Но войн сами не начинали — за исключением пары в XVIII веке, когда Россия оказывалась в составе антитурецких коалиций, да Крымской. Но, по сути, и в этих случаях билась за свободный проход в Средиземное море да за права православных под турецким немилосердным владычеством (последнее, возможно, и зря, как показывает нынешнее время).

Вывод? Он, в общем, несложен. В международных отношениях важна политика, экономика, важны культурные, туристские и прочие связи. Но важно учитывать ещё и такую, казалось бы, эфемерную, но, как показывает практика, вечную константу как инстинкт. Исторический инстинкт. Из чего он складывается — не всегда понятно.

Ясно, что из истории отношений. Но вот, скажем, Румыния самим своим возникновением обязана России, её победе в войне с Турцией в 1878 году. Но всю свою историю таит на Россию неизбывную обиду невесть из-за чего, почему и не упускала случая на Россию напасть.

Из культурных связей? Пожалуй. Однако Франция тоже всегда интриговала против России, несколько раз воевала с нею, — но инстинктивная взаимная симпатия существует. Возможно, из-за обилия культурных контактов и притягательности французской культуры. А с Англией — её нет, хотя культурных связей и интриг было не меньше, а политических союзов — даже больше.

Из уважения? И это — тоже. Но вот немцев мы уважаем, — а они нас уважают и боятся, — но в инстинктах всё же больше опаски, нежели симпатии. А вот в отношении к итальянцам присутствует некая иррациональная симпатия, хотя воевали они с нами не меньше немцев.

И так далее, и тому подобное. С поляками, шведами, чехами, венграми. С индусами и китайцами. С американцами и японцами. Со всеми в отношениях присутствует вот это иррациональное слагаемое, которое можно назвать только инстинктом. Ибо оно не подчиняется разумному анализу. Но оказывает вполне значимое, а подчас и мощное воздействие на международные отношения.

Вот и в турках он, похоже, сработал. А мы его не учли. И повернулись к ним спиною.

Нет, никто не говорит, что нашим военным и дипломатам надо было подчиняться их ультиматумам. Мы законно помогаем законному сирийскому правительству, а значит, в своём праве. И в международном. Но турки, можно сказать, честно предупредили, что вечный инстинкт в них не просто зашевелился, а бьётся и ищет выхода. И тут уже мало одной опоры на международное право. Надо было ожидать, что инстинкт исторической враждебности его преодолеет. А для этого надо было о нём знать. И помнить.